Порівняльне дослідження та етнічна історія Центрально-Східної Європи
Маштабне білоруське дослідження наводить статистичні дані по соціальних групах населення Полісся і навколишніх регіонів, становленню національної ідентичності білорусів, українців, литовців, латишів, естонців та словаків. Розглянуті взаємозв'язки сословної структури населення, рівня модернізації та освіти етнічних груп у процесі національної самоідентифікації...
Попередня глава №3: ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ БЕЛАРУСИ И ФОРМИРОВАНИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ ОБЩНОСТЕЙ В ЦЕНТРАЛЬНО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ (1810-е - начало 1860-х гг.)
Автор: Терешкович П. В.
Этническая история Беларуси XIX - начала XX в.: в контексте Центрально-Восточной Европы - Минск, БГУ, 2004. - 223 с. ISBN 985-485-004-8.
ГЛАВА 4:
ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ (1860-1890-е гг.). СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
В отличие от предыдущего периода, когда темпы развития национальных процессов у различных народов восточной части Центрально-Восточной Европы во многом определялись случайным набором детерминант, во второй половине 19 в. ситуация становится более определенной. На первое место выходят значение уровня модернизации и воздействие политического фактора, которые заслуживают детального анализа.
Под модернизацией, применительно к изучаемой эпохе, понимается процесс перехода от традиционного к индустриальному (модерному, современному) обществу. Его интенсивность отражает ряд индикаторов, включая экономическое развитие, распространение грамотности, горизонтальную и вертикальную социальную мобильность и т. д. На наш взгляд, именно этот фактор в наибольшей степени обусловил специфику этнической истории Беларуси второй половины XIX - начала XX в. Важнейшую роль сыграл уровень социально-экономического развития.
Последнее время, в эпоху господства постмодернистского дискурса, такие утверждения, почти что в марксистском духе, воспринимаются едва ли как что-либо не совсем приличное. Не случайно в монографии Р. Радзика такой фактор как предмет анализа вообще отсутствует. Наше внимание к этим сюжетам не является результатом полученного в прошлом марксистского, в своей основе, образования, ни стремлением каким-то образом реабилитировать эту методологию. Учет социально-экономических факторов является составной частью модернистского подхода к исследованию генезиса наций и национализма. Но главное даже не в этом.
Главное, что этот фактор, в принципе, "срабатывает", что будет продемонстрировано ниже. Его анализ позволяет протестировать эпистемологическую ценность не только модернистского, но и других подходов к исследованию интересующей нас проблемы: почему трансформация народов в национальные общности происходила с различной интенсивностью и различными результатами.
Экономическое развитие
Главное, что нас интересует, не социально-экономическое развитие Беларуси как таковое, а его относительный уровень. Как ни парадоксально, несмотря на то, что именно эти вопросы традиционно получали наиболее детализированное освещение в советской историографии истории Беларуси, они так и не были решены. Естественно, что практически все исследователи в той или иной степени отмечали отставание Беларуси от некого общероссийского уровня. Историографический анализ этих оценок сам по себе был бы очень интересен.
Не вдаваясь в подробности, хотелось бы отметить колебание, если не шараханье позиций в диапазоне от представления Беларуси в виде отсталой окраины Российской империи (что позволяло впечатляюще демонстрировать достижения по сравнению с пресловутым 1913 г.) до эйфории от ударных темпов индустриального развития в 1860-1890-х гг., превосходивших, якобы, "ведущие страны Западной Европы и США" [21, с. 134] (что позволяло успешно опровергать "советологические" инсинуации об отсутствии предпосылок и, следовательно, об экспорте в Беларусь социалистической революции).
Вместе с тем вопрос об уровне развития Беларуси по сравнению с другими регионами европейской части России даже не был поставлен. Не лучше обстоит дело и с оценками внутри регионального развития, над которыми до сих пор довлеют, как не подлежащие никакому обсуждению, положения раннего В. И. Ленина о преобладании капитализма на западе Беларуси и о феодально-крепостнических пережитках на востоке.
Предлагаемый анализ уровня социально-экономического развития Беларуси основан на одном, но чрезвычайно информативном источнике - материалах "Торговля и промышленность европейской России по районам", подробная критика которого содержится во введении.
Вопрос об использовании других источников по экономической истории, конечно, уместен, но в этом случае их анализ потребовал бы отдельного исследования. "Торговля и промышленность..." достаточно репрезентативна и едва ли другие источники позволили бы представить существенно иную картину. Однако, что наиболее ценно, данные "Торговли и промышленности..." почти что синхронны базовому источнику информации по этническому, социальному, конфессиональному составу населения, его образовательному уровню и т. д. - переписи 1897 г., что позволяет составить целостную картину развития модернизационных процессов в восточной части Центрально-Восточной Европы.
Напомним, что данные "Торговли и промышленности..." содержат информацию о торгово-промышленном обороте в границах определенных регионов. Эти данные были пересчитаны таким образом, чтобы в территориальном отношении они приблизительно соответствовали современным территориям государств восточной части Центрально-Восточной Европы (табл. 5).
Таблица №5 Торгово-промышленный оборот на душу населения
| Территория | Годовой оборот на душу населения, руб. |
| Эстония | 85,54 |
| Латвия | 204,87 |
| Литва | 39,07 |
| Беларусь | 25,79 |
| Украина (Российская часть) | 70,26 |
Приведенные данные не идентичны современным экономическим показателям, например стоимости валового национального продукта на душу населения. Составители "Торговли и промышленности..." характеризовали его как показатель потребительской силы местности.
Лучше его характеризовать как индекс деловой активности, характеризующий уровень развития товарно-денежных отношений и, следовательно, модернизации. Низкие (точнее самые низкие) показатели Беларуси не могут не удивлять, тем более что разница с лидером той эпохи - Латвией, кратна восьми.
Разница с наиболее развитым регионом европейской России - Московской промышленной полосой была еще большей: 12 раз, при его показателе 303,2 руб. на душу населения. По мнению составителей "Торговли и промышленности..." Полесская полоса, куда была включена Беларусь (за исключением Гродно и Бреста), Литва и часть Волынского Полесья с показателем 22,3 руб. была самой слабой, в том числе по сравнению с Центральной хлеботорговой полосой России с показателем 37,3 руб. и даже Северной лесной полосой (Архангельская и Олонецкая губернии) с показателем 32,4 руб. Не менее разительны контрасты в сравнении совокупного торгово-промышленного оборота, который в Беларуси с населением 6,6 млн чел. составлял всего 172 380 тыс. руб., а в одном Рижском экономическом районе с населением 377 тыс. чел. - 252 967 тыс. руб.
Естественно, что автору потребовалось определенное мужество (что придется проявить и читателю), чтобы признать, что Беларусь не просто отставала, а была наименее развитым регионом европейской части Российской империи.
Однако вне контекста этих фактов едва ли представляется возможным объяснить и другие модернизационные показатели Беларуси на рубеже XIX-XX вв., равно как и особенности ее этнической истории. На наш взгляд, польская историография и в этом плане дает хорошие примеры адекватного восприятия прошлого. С точки зрения данных "Торговли и промышленности..." Польша, или точнее та ее часть, которую тогда официально именовали "Привислинский край", выглядела не так уж и плохо - 100,6 руб. на душу населения, но А. Хвалба характеризует ситуацию в развитии промышленности следующим образом: "Едва ли не вся промышленность была локализована на территории, составляющей 7 % поверхности Королевства. Однако без этих двух губерний (Варшавской и Петрковской. - 77. Т.) промышленность Королевства имела бы такой же уровень, как и в беднейших балканских государствах" [341, с. 366, 367].
Нам не хотелось бы углубляться в причины экономической отсталости Беларуси, что могло бы и должно стать предметом отдельного исследования. Единственно, что можно отметить, с точки зрения данных "Торговли и промышленности..." показатели Беларуси близки аналогичным по Литве и ряду губерний Украины (в Волынской губернии - 26,37 руб. на душу населения, в Подольской - 38,12 руб.), восточной части "Привислинской полосы", населенной преимущественно не поляками (Влодава - 14 руб., Бяла - 17 руб., Соколка - 19 руб. и т. д.).
Отсюда напрашивается один предварительный вывод: зона экономической отсталости совпадала с территорией распространения крупного польского землевладения на этнически не польских землях.
Грамотность
Наряду с уровнем экономического развития грамотность является одним из важнейших модернизационных показателей. Представленные ниже сравнительные данные дают информацию об абсолютных показателях грамотности, т. е. об отношении численности грамотных ко всему населению в целом. Такой подход несколько отличается от того, который традиционно принят в демографии, где учитывается соотношение грамотных к населению старше определенного (обычно 9 или 10 лет) возраста, т. е. того, который потенциально может быть грамотным. В связи с этим представленные мной данные, как в этой публикации, так и в более ранних, выглядят заниженными по сравнению с работами других авторов. На это, кстати, обращает внимание и Р. Радзик [379, с. 191]. Вместе с тем опора на абсолютные показатели имеет ряд преимуществ. Она соответствует методике, принятой в публикации материалов переписи 1897 г. А это, в свою очередь, значительно упрощает процедуру обработки и сопоставления ее данных. Исчисленные в абсолютных показателях данные по грамотности среди народов восточной части Центрально-Восточной Европы представлены в табл. 6.
Таблица №6 Грамотность этнических групп восточной части Центрально-Восточной Европы по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Грамотные (ко всей группе), % |
| Эстонцы | 80,00 |
| Латыши | 70,93 |
| Литовцы | 36,80 |
| Белорусы | 13,50 |
| Украинцы | 12,93 |
Уровень грамотности не находился в непосредственной зависимости от уровня экономического развития. Так, у латышей он оказался ниже, чем у эстонцев, у украинцев ниже, чем у белорусов.
При том, что уровни экономического развития Беларуси и Литвы были близки, показатели грамотности различались достаточно заметно. Причины различий коренились в региональных и конфессиональных традициях.
Очевидно, что принадлежность к протестантизму в наибольшей степени, а к православию - в наименьшей содействовали распространению грамотности, с католической традицией - где-то посредине.
Показательно, что среди латышей-протестантов грамотных было 79,86 %, латышей-католиков - только 44,38 % . К этому необходимо добавить, что в Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерниях высокий уровень грамотности во многом был результатом последовательной политики немецкой социальной элиты.
Что же касается католической и православной традиций, то своеобразным маркером был подход к образованию женщин. Наиболее отчетливо это видно на показателях грамотности среди белорусов. Так, данные по четырем губерниям (Минской, Могилевской, Витебской и Гродненской) свидетельствует, что грамотность среди католиков (29,9 %) в 2,6 раза превышала этот показатель среди православных (11,1 %). При этом если грамотность между мужчинами-католиками (33,5 %) и православными (19,5 %) составляла 1,7 раза, то между женщинами- католичками (24,9 %) и православными (3,0 %) - восемь раз (!).
В то же время в Прибалтике грамотность среди женщин была выше, чем среди мужчин.
Среди литовцев Ковенской губернии у женщин уровень грамотности составлял 44,08 %, мужчин - 37,79 %. Среди эстонцев Эстляндской губернии грамотность среди женщин составляла 81,57 %, мужчин - 79,89 %, в Курляндской губернии аналогичные показатели среди женщин составляли 81,24 % , мужчин - 78,88 % . Среди латышей Курляндской губернии грамотность среди женщин составляла 79,29 %, среди мужчин - 79,02 %.
Отметим, что свою роль в данном случае играла не только принадлежность к определенной конфессии, но и устойчивая регионально-конфессиональная традиция. Именно поэтому грамотность среди эстонок православных (75,04 %) и латышек православных (74,11 %) была достаточно высокой и превышала аналогичные показатели среди мужчин православных (соответственно 70,78 % и 72,84 %).
Женская грамотность, на наш взгляд, стала одним из важнейших факторов, определявших темпы развития национальных процессов.
Тендерные аспекты развития национализма еще не достаточно теоретически проанализированы. Сильвия Уолби вслед за Нирой Ювал-Девис и Флоей Антиас подчеркивает, что женщина не только биологически воспроизводит членов этнических сообществ, но играет центральную роль в идеологическом воспроизводстве коллективной идентичности и трансляции культуры [400, с. 236]. Это утверждение, конечно, выглядит слишком, общим, однако с ним сложно не согласиться. И отсюда логически напрашивается вывод, что женская грамотность и, следовательно, способность восприятия и готовность к ретрансляции национальной идентичности, является ключевым моментом в ее распространении в условиях Центрально-Восточной Европы.
Социальные ресурсы национальных движений
Материалы переписи 1897 г. позволяют обобщить данные о так называемых лицах с "образованием выше начального". Вследствие малочисленности этой группы населения представлять ее в традиционной форме процентного отношения не имеет смысла. Поэтому предлагается исчисление в количестве на 10 тыс. чел. (табл. 7).
Таблица № 7 Лица с "образованием выше начального" у народов восточной части Центрально-Восточной Европы по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Всего, чел. На 10 тыс. чел. этнической группы | |
| Эстонцы | 3442 | 38,6 |
| Латыши | 6148 | 46,6 |
| Литовцы | 2726 | 17,3 |
| Белорусы | 8320 | 17,8 |
| Украинцы | 44721 | 27,2 |
Эти данные свидетельствуют, что фактор наличия "критической" массы образованных людей не является определяющим. Абсолютная численность этой группы у белорусов превышала численность аналогичной группы у эстонцев и латышей, а относительные показатели были выше, чем у литовцев. Более того, если доля белорусов и украинцев среди всей группы "с образованием выше начального" была примерно одинаковой (18,52 и 18,98 % соответственно), то у литовцев этот показатель был в два раза ниже (9,8 %).
Многие исследователи, например, Дж. Броили, Я. Грицак, Т. Раун, М. Грох, подчеркивают особую роль представителей таких профессий как юристы, журналисты, литераторы, ученые и преподаватели высших учебных заведений в процессе становления наций.
Именно эта категория выступает в качестве генераторов национальных программ и политических активистов. При этом абсолютная численность этой социальной группы принципиального значения не имеет. Материалы переписи 1897 г. позволяют детально проанализировать и эти аспекты (табл. 8). Так, категория, занятая "частной юридической деятельностью", была вынесена в отдельную строку. К отдельной категории были причислены и занятые "наукой, литературой и искусством". Однако в последнем случае критерии отнесения этой категории не совсем понятны, особенно, являлись ли эти занятия единственным источником доходов конкретной личности.
Таблица № 8 Лица, занятые частной юридической деятельностью, наукой, литературой и искусством по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Занятые частной юридической деятельностью | Занятые наукой, литературой и искусством | ||||
| Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | |
| Эстонцы | 57 | 6,4 | 37,9* | 69 | 7,7 | 19,3* |
| Латыши | 98 | 7,4 | 36,0** | 251 | 19,0 | 30,0** |
| Литовцы | 32 | 2,0 | 7,7 | 43 | 2,7 | 5,5 |
| Белорусы | 60 | 1,2 | 9,9 | 89 | 1,9 | 9,7 |
| Украинцы | 442 | 2,7 | 17,0 | 467 | 2,8 | 11,5 |
* - на примере Эстляндской губернии. ** - на примере Курляндской губернии.
Отставание белорусов по этим показателям достаточно очевидно. Вместе с тем они мало чем отличаются от литовских. Сравнение с латышами и, особенно, эстонцами свидетельствует о том, что абсолютная численность представителей группы (так называемая "критическая масса") может быть небольшой. И белорусы располагали достаточным социальным ресурсом в этом отношении. В то же время многочисленность украинских юристов и украинцев, занятых в науке, литературе и искусстве, не позволили украинскому движению развиваться с такой же интенсивностью, как эстонскому.
Вероятно, что большее значение имел удельный вес представителей этих профессий в структуре коренного населения и их представительство в структуре профессиональной группы. Очевидно, что эти показатели были явно выше у эстонцев и латышей.
Анализ предыдущих профессиональных групп позволяет судить не только о потенциальных ресурсах национальных движений, но об уровне развития восходящей социальной мобильности коренных групп населения. Эти материалы могут быть дополнены и другими данными, например, о занятых "врачебной и санитарной деятельностью" (табл. 9).
Таблица № 9 Лица, занятые врачебной и санитарной деятельностью по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Занятые врачебной и санитарной деятельностья | ||
| Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | |
| Эстонцы | 435 | 48.9 | 34,5* |
| Латыши | 895 | 67,8 | 30,6** |
| Литовцы | 473 | 30,1 | 16,3 |
| Белорусы | 1175 | 24,7 | 24,5 |
| Украинцы | 3338 | 20,3 | 16,1 |
* -на примере Эстляндской губернии. ** -на примере Курляндской губернии.
Куда более масштабные данные представляют профессиональные группы священнослужителей и занятых "учебной и воспитательной деятельностью". Именно эти две группы представляли наибольшие шансы для восходящей социальной мобильности для выходцев из крестьянской среды. В ряде случаев они составляли массовый социальный ресурс, социальную группу, из которой рекрутировались рядовые активисты национальных движений. Кроме того, известно, что именно в семьях священников и школьных учителей выросли многие будущие юристы, журналисты, ученые и профессора, ставшие впоследствии лидерами этих движений. Необходимо подчеркнуть, что занятые учебной и воспитательной деятельностью не тождественны собственно учителям. Сюда отнесены, например, и частнопрактикующие воспитатели, гувернеры и т. д. Кроме того, в случаях Беларуси, Литвы и Украины значительную часть занятых в этой сфере составляли преподаватели еврейских школ - хедеров, представлявших, по существу, автономную систему образования.
В своих ранних работах автор не включал их в категорию учителей. В связи с этим данные 7, приведенные нами ранее, отличались от подсчетов других авторов, например, сделанных С. Гутиером, на что обратил внимание Р. Радзик [379, с. 143]. На наш взгляд, это не было ошибкой, однако в данном исследовании компаративистский контекст неизбежно вынуждает сопоставлять именно всю профессиональную группу в полном объеме.
Таблица № 10 Лица, занятые учебной и воспитательной деятельностью по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Занятые учебной и воспитательной деятельностью | ||
| Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | |
| Эстонцы | 1740 | 195,6 | 46,6* |
| Латыши | 1942 | 147,2 | 38,7** |
| Литовцы | 684 | 43,6 | 15,5 |
| Белорусы | 3207 | 67,4 | 20,5 |
| Украинцы | 9459 | 57,6 | 22,5 |
* - на примере Эстляндской губернии. ** - на примере Курляндской губернии.
Приведенные в табл. 10 данные едва ли нуждаются в существенном комментарии. Значительное отставание показателей у литовцев вполне объяснимо. По уровню развития системы народного образования Виленская и Ковенская губернии занимали одно из последних мест в европейской части России.
Куда сложнее анализировать данные по священнослужителям. Материалы переписи подразделяют всех представителей этой группы на православных священников и священнослужителей других христианских исповеданий (староверы, католики, протестанты). Интересно, что у эстонцев и латышей было достаточно многочисленное православное духовенство (соответственно 66 и 150 чел.), соотносимое с количеством священников лютеран (соответственно 117 и 143 чел.).
Вместе с тем в структуре профессинально-конфессиональных групп они были представлены относительно слабо (в пределах 20-30 % ), что объясняется доминированием среди православных священников русских, а среди лютеранских - немцев. Последнее во многом связано со сложившимися традициями, когда позиция пастора, как правило, требовала университетского образования и нередко передавалась по наследству.
Сломать эту традицию латышам и эстонцам, естественно, было достаточно трудно. Обращает на себя особое внимание многочисленность литовцев среди духовенства других христианских исповеданий (прежде всего католических священников, так как некатолики составляли лишь 1,6 % всех, считавших литовский язык родным) - всего 958 чел. При этом они доминировали в составе группы (55 %), в то время как поляки в ней составляли только 37,5 %. Это обстоятельство во многом объясняет исключительное значение католического духовенства в развитии литовского национального движения.
Однако его многочисленность, естественно, была не единственным определяющим фактором. У украинцев и белорусов численность православного духовенства тоже была значительной в абсолютных показателях - соответственно 18 144 и 2363 чел. В структуре своих профессинально-конфессиональных групп украинцы и белорусы были представлены почти на том же уровне как литовцы - 53 % и 47 %, однако роль православного украинского и белорусского духовенства несопоставима с литовским. Обращает на себя внимание достаточно значительное количество белорусов - католических священников - 100 чел., составлявших 21,6 % этой группы. В целом же можно отметить, что у литовцев, белорусов и украинцев было куда больше возможностей стать священниками, чем у эстонцев и латышей.
Одним из показателей восходящей социальной мобильности могут быть показатели представительства коренных групп населения в "администрации, суде и полиции" (табл. 11). Эти данные вынесены в материалах переписи в отдельную строку.
Таблица № 11 Лица, занятые в администрации, суде и полиции по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Занятые в администрации, суде и полиции | ||
| Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | |
| Эстонцы | 1173 | 131,8 | 52,4* |
| Латыши | 1564 | 118,6 | 45,1** |
| Литовцы | 1095 | 69,8 | 18,7 |
| Белорусы | 3486 | 73,2 | 38,7 |
| Украинцы | 12728 | 77,5 | 40,8 |
Хотя наилучшим образом в структуре органов власти были представлены эстонцы и латыши, позиции белорусов и украинцев также были достаточно существенны. Слабое представительство литовцев в этих структурах не может быть объяснено исключительно ограничениями, касающимися католиков. В Литве 24,3 % занятых в этой сфере было представлено поляками. Отметим, что данный показатель является почти исключительно индикатором социальной мобильности. Как социальный ресурс чиновничество не представляло большого значения вследствие особенностей своего положения. Чиновники предельно зависимы от власти и, как правило, заинтересованы в сохранении существующего порядка. В национальное движение они вступают в том случае, когда его перспективы представляются вполне очевидными.
Едва ли не самой проблематичной формой восходящей мобильности для коренного населения было попадание в состав сословной группы купечества (табл. 12).
Развитие рыночных отношений было определяющим, в данном случае свидетельствует многочисленность этой группы у латышей. Соответствие купеческого буржуазии заслуживает отдельного обсуждения. Если предположить, что оно было полным, то роль буржуазии, как это подчеркивает Дж. Броили, не следует преувеличивать. Ее интересы могут совпадать, а могут и не совпадать с интересами национального движения.
Во всяком случае в украинском и, особенно, латышском случаях буржуазия сыграла значительную роль. Однако в литовском варианте ее роль была ничтожной. Это еще раз подтверждает правильность позиции Дж. Броили.
Наиболее типичной формой горизонтальной социальной мобильности стало переселение коренных групп населения в города. Материалы переписи 1897 г. позволяют достаточно детально рассмотреть этот вопрос (табл. 13).
Таблица № 12 Представители купеческого сословия по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Представители купеческого сословия | ||
| Всего, чел. | На 100 тыс. чел. этнической группы | В % к профессиональной группе | |
| Эстонцы | 156 | 17,5 | 15,5* |
| Латыши | 865 | 65,6 | 10,4** |
| Литовцы | 67 | 4,2 | 1,4 |
| Белорусы | 225 | 4,7 | 1,9 |
| Украинцы | 4434 | 27,0 | 7,4 |
Таблица № 13 Представительство коренных этнических групп в структуре городского населения по данным переписи 1897 г.
| Этнические группы | Население | ||
| Всего, чел. | В % ко всей этнической группе | В % ко всему городскому населению | |
| Эстонцы | 100265 | 10,4 | 67,4 |
| Латыши | 210230 | 15,9 | 38,1 |
| Литовцы | 26645 | 1,7 | 7,7 |
| Белорусы | 107127 | 2,2 | 16,5 |
| Украинцы | 904340 | 5,5 | 32,2 |
* - на примере Эстляндской губернии. ** - на примере Лифляндской губернии.
Очевидно, что представители ни одной из коренных этнических групп не добились доминирования в этой сословной группе, а положение в ней белорусов и литовцев вообще было ничтожным, что в первую очередь объясняется слабым развитием рыночных отношений, и лишь во вторую - традиционным доминированием в ней евреев. Об этом свидетельствуют данные по украинцам, у которых эта группа была достаточно многочисленна как в абсолютных показателях, так и в структуре самой этнической группы. Добавим, что в Украине евреи составляли только 58,3 % купцов, в Беларуси - 91,5 %, в Литве - 83,1 % .
Не сложно заметить, что литовцы по всем показателям были наименее урбанизированным народом Центрально-Восточной Европы, значительно уступая по своей доле в структуре городского населения даже белорусам. Уровень урбанизации остальных народов был достаточно низким. Хотя у латышей он был почти в три раза выше, чем у украинцев, все равно подавляющее большинство их оставались сельскими жителями.
Обращают на себя внимание показатели эстонцев, которые были единственным народом региона, составлявшим большинство среди городского населения.
Показателем развития горизонтальной социальной мобильности может служить удельный вес представителей крестьянского сословия в городах. Табл. 14 отражает эти показатели по отдельным губерниям Прибалтики, Беларуси и Украины.
Таблица № 14 Представители крестьянского сословия в городах по данным переписи 1897 г.
| Губернии | Крестьяне | Женщины-крестьянки | ||
| Всего, чел. | В % к городскому населению | Всего, чел. | В % к городскому населению | |
| Эстляндская | 45244 | 58,7 | 21192 | 26,8 |
| Лифляндская | 210095 | 55,1 | 101565 | 26,7 |
| Курляндская | 77996 | 50,0 | 36283 | 23,3 |
| Ковенская | 43211 | 30,1 | 13198 | 9,2 |
| Виленская | 50316 | 25,4 | 19142 | 9,6 |
| Гродненская | 49862 | 19,5 | 13690 | 5,4 |
| Минская | 36568 | 16,2 | 12028 | 5,3 |
| Витебская | 46895 | 21,7 | 16953 | 7,8 |
| Могилевская | 32064 | 21,7 | 12449 | 8,4 |
| Волынская | 53331 | 22,8 | 14230 | 6,0 |
| Подольская | 38231 | 13,9 | 12122 | 5,4 |
| Киевская | 127483 | 27,7 | 49981 | 10,8 |
| Полтавская | 94484 | 35,1 | 45401 | 16,5 |
| Черниговская | 69402 | 33,1 | 33503 | 16,0 |
| Харьковская | 214089 | 58,2 | 100352 | 27,3 |
| Екатеринославская | 94948 | 39,4 | 41772 | 17,3 |
| Европ. Россия | 5178219 | 42,9 | 2170142 | 18,0 |
| Польша | 627801 | 29,8 | 266670 | 12,3 |
Включение в таблицу данных по женщинам-крестьянкам, проживавшим в городах, совсем не случайно. Дело в том, что значительную часть крестьян в городах составляли военнослужащие. И только наличие примерно равного количества мужчин и женщин крестьянского сословия свидетельствовало о стабильности этой группы. Удельный вес именно женщин-крестьянок в городах является подлинным индикатором развития горизонтальной социальной мобильности. Очевидно, что лидировали по этим показателям "латышские", "эстонские" и отдельные "украинские" губернии, а "белорусские" с наименьшим показателем в Минской губернии замыкали этот список.
Социально-сословная структура населения
Материалы переписи 1897 г. позволяют проводить сравнительный анализ социально-сословной структуры населения. Естественно, что сословное деление к концу 19 в. далеко не в полной мере отражало реальную социальную структуру, особенно там, где интенсивность развития рыночных, капиталистических отношений была высока, а следовательно, и социальной мобильности. Вместе с тем сословная структура, несмотря на определенную степень своей формальности, накладывала значительный отпечаток на характер развития национальных процессов (табл. 15, 16).
Таблица № 15 Социально-сословная структура народов Центрально-Восточной Епропы по данным переписи 1897 г.
| Этнич. группы |
Представители сословий, чел.
| ||||
| Дворяне | Духовенство | Купцы | Мещане | Крестьяне | |
| Эстонцы | 583 | 321 | 156 | 23649 | 856924 |
| Латыши | 1235 | 294 | 865 | 52919 | 1265415 |
| Литовцы | 40188 | 548 | 67 | 61308 | 1463627 |
| Белорусы | 83857 | 7849 | 225 | 272364 | 4382550 |
| Украинцы | 88834 | 51724 | 4434 | 935667 | 15239343 |
Таблица № 16 Социально-сословная структура народов Центрально-Восточной Европы по данным переписи 1897 г.
| Этнич. группы | Представители сословий, % | ||||
| Дворяне | Духовенство | Купцы | Мещане | Крестьяне | |
| Эстонцы | 0,06 | 0,03 | 0,01 | 2,65 | 96,30 |
| Латыши | 0,09 | 0,02 | 0,06 | 4,01 | 95,96 |
| Литовцы | 2,56 | 0,03 | 0,00 | 3,90 | 93,30 |
| Белорусы | 1,77 | 0,17 | 0,00 | 5,73 | 92,14 |
| Украинцы | 0,54 | 0,31 | 0,02 | 5,69 | 92,80 |
Очевидно, что с точки зрения сословной принадлежности все народы восточной части Центрально-Восточной Европы были "крестьянскими", при этом самым крестьянским оказались эстонцы, а наименее - белорусы. Это еще раз свидетельствует о формальности сословного деления в конце XIX в.
Обращает на себя внимание высокий удельный вес и, особенно, численность дворянства у литовцев и белорусов. Роль этой группы в развитии национальной консолидации неоднозначна. Как уже отмечалось выше, победа эгалитаристского по своим лозунгам национального движения для дворянства означает весьма чувствительную утрату социального статуса и идентичности в "примордиальном" понимании. Там, где развитие модернизации уже само по себе подорвало его значение, эта ситуация переживается менее остро. В противоположном случае (как, например, в Беларуси) - наоборот. При этом не только ограничивается участие дворянства в национальном движении. Его положение в системе сложившихся социальных отношений значительно ограничивает возможности восходящей социальной мобильности для представителей мещанского и крестьянского сословий и, следовательно, серьезно ограничивает формирование потенциальных социальных ресурсов национальной консолидации.
Сравнительный анализ уровней модернизации народов Центрально-Восточной Европы позволяет сделать несколько предварительных выводов.
Латыши и эстонцы значительно опережали все остальные народы региона, впрочем как и всей Российской империи.
Литовцы и белорусы - наоборот. При этом по ряду показателей (уровень урбанизированности, социальной мобильности и т. д.) литовцы находились на последнем месте. Вместе с тем от белорусов их отличали несколько более высокий уровень экономического развития и, что наиболее значимо, почти в три раза более высокий средний уровень грамотности, в том числе и несопоставимо более высокий среди женщин. Низкий уровень грамотности среди украинцев контрастировал с остальными, достаточно высокими показателями.
Политический фактор и этнонациональные изменения в Беларуси.
Белорусское национальное движение: критические заметки
В 1860-1890-х гг. появляются уже более-менее организованные формы белорусского национального движения. Обычно его начало связывают с деятельностью белорусских народников, издававших нелегальный журнал "Гомон". Однако есть сведения о более ранних попытках создать национальную организацию. В 1868-1870-х гг. в Петербурге была образована организация под названием "Крывіцкій звязок". Какие-либо документальные свидетельства ее существования не обнаружены. Однако воспоминания В. Савич-Заблоцкого, одного из ее организаторов, едва ли позволяют усомниться в ее реальности. По его данным численность объединения доходила до 50 чел., преимущественно представителей социальной элиты (графы, князья, сыновья камергеров и генералов).
В. Савич-Заблоцкий отмечает, что это была именно этнически белорусская организация, не зависевшая от конфессиональной принадлежности и культурной ориентации ее членов - "ляхов и москалей". Цели "Крывицкого звязка" не выходили за пределы культурно-просветительской активности. Предполагалась масштабная издательская программа, включавшая издание букварей, календарей, пособий по арифметике, евангелий, православных и католических молитвенников, басен Эзопа, литературы по зоологии и гигиене на белорусском языке. Для этих целей была собрана значительная по тем временам сумма - 5000 руб. (по 100 руб. с каждого члена организации). Едва ли организация предполагала какую-либо политическую активность, так как В. Савич-Заблоцкий подчеркивает, что не предусмотрено было даже издание политической или социальной литературы. Вместе с тем члены организации достаточно четко дистанцировали себя как от Польши, так и от России, уделяли большое внимание изучению белорусского языка, начали подготовку словаря. Предусматривалось написание национальной истории, отправной точкой которой, по-видимому, должна была стать история Полоцкого княжества.
По свидетельству В. Савич-Заблоцкого, российская администрация первоначально, на стадии этнографических и лингвистических увлечений, не вмешивалась в деятельность организации. Однако, судя по всему, перспектива реализации издательского проекта вызвала более решительные действия. Активности группы попытались придать антипольский характер, в частности католикам было предложено перейти в православие. Отказ членов организации принять эти условия стал поводом ее роспуска, впрочем осуществленного "мягкими" средствами: взятием под надзор, высылкой из столицы, отправкой на другое место службы. Денежные средства были конфискованы и использованы для строительства православных церквей. Еще один штрих к портрету "Крывицкага вязка" - это была молодежная организация: В. Савич-Заблоцкий, которому в 1868 г. было 18 лет, писал, что он сошелся "с молодыми, как и я" [190, с. 314, 315].
Деятельность "Крывицкого вязка" не имела и едва ли могла иметь сколько-нибудь значительные социальные последствия, о чем свидетельствует хотя бы то, что о самом существовании организации не вспоминали ни "Гомоновцы", ни "Нашенивское" поколение белорусских активистов. Вместе с тем члены "Вязка", по крайней мере в лице В. Савич-Заблоцкого, осознавали свою связь с предшествующим поколением белорусских литераторов и политиков, хотя относились не однозначно ("не искренний такой Марцинкевич", "Калиновский пан") [190, с. 316].
Преемственность ощущается и в самом использовании этнонима кривичи - традиции отождествления белорусов и кривичей, заложенной по крайней мере еще Я. Чечотом. В какой мере члены организации осознавали себя белорусами и пользовались этим этнонимом, сказать сложно, но В. Савич-Заблоцкий в своих письмах М. Драгоманову, описывая издательскую программу "Вязка", упоминает "белорусские книги", "белорусский словарь", а себя отождествляет с "Русью Белой". Одновременно с этим белорусский язык фигурирует в таких определениях, как "диалект чернолюда", "мужицкий язык", а идентичность членов организации как "руство" ("руство свое, история нашего руства"), видимо, производное от "русин" или rutherms.
Если в "хлопомании" "Крывицкого вязка" хотя бы номинально ощущается преемственность с традициями пропольски ориентированного политического движения, то активность "гомоновцев" возникла на принципиально иной идеологической основе. Характерен в этом отношении тот факт, что в их публицистике ни разу не упомянуто даже имя К. Калиновского.
Российское народничество, будучи национально-социалистическим по сути (особый путь России, основанный на общинных традициях), самой своей формой агитации ("хождения в народ") провоцировало артикуляцию этничности. Известно, что в Беларуси пропаганда социалистических идей среди крестьянства лучше всего удавалась тем революционерам-народникам, которые владели белорусским языком [191, с. 71].
Народническая идеология повлияла не только на развитие белорусского и украинского, но и эстонского национального движения.
Публицистика белорусских народников представляет собой новый этап формирования национального самосознания. Характерно, что белорусское народничество не было однородным явлением. В нем отчетливо прослеживается как культурно-просветительское, так и радикально-революционное направление. К первому относятся так называемые "Письма Данилы Боровика". Они представляют собой типичный национальный манифест - программное произведение, содержащее представление о белорусах как самостоятельном этносе, основных компонентах его культуры, а также призыв к изучению его с целью создания национальной культуры, "органически согласующейся с требованиями народной жизни" [164, с. 29].
Политическая программа Д. Боровика была ограничена требованием создания славянской федерации "путем мирным без катастроф" [164, с. 25].
Умеренной политической программе Д. Боровика было противопоставлено левонародническое требование "Щирого белоруса" придать движению в Беларуси освободительный революционный характер, солидарный с задачами "Народной воли" [164, с. 53]. Этому подходу к организации движения, органичному сочетанию национальный и социальных задач были посвящены два номера журнала "Гомон". Его авторы поднялись до теоретического осмысления этих проблем и нашли правильное, в тех исторических условиях, решение. "Мы, белорусы, - писали они, - так как мы должны бороться во имя местных интересов белорусского народа и федеративной автономии страны, мы, революционеры, потому что разделяем программу народной воли и считаем необходимым принять участие в этой борьбе, мы, социалисты, потому что нашей главной целью является экономическое улучшение страны на началах научного социализма" [164 с. 120]. Заслугой белорусских революционных народников было не только то, что они впервые определенно и конкретно объявили о существовании самостоятельного белорусского этноса и своей принадлежности к нему, но сформулировали развернутую политическую программу, т. е. достигли достаточно высокого уровня развития национальной идеологии. Характерно также, что они считали возможным добиться социальной и национальной справедливости только в результате свержения самодержавия в союзе со всеми народами России и создания федеративного государства. Р. Радзик, подробно анализируя историю появления и содержания публицистики белорусских народников, отмечает, что опубликована она была в Петербурге и на русском языке. В этом, на наш взгляд, нет ничего удивительного. Петербург сыграл важную роль не только в развитии белорусского, но и многих других национальных движений, например латышского. Этому способствовали относительно более благоприятные политические условия и, что самое главное, наличие студенческой социальной среды, наиболее подходящей для генерирования национальных идей и отсутствовавшей в Беларуси. Что же касается русского языка публицистики, то иноязычие было типичной чертой большого количества национальных движений этой эпохи.
А. Плаканс отмечает, что, например, в 1870-1880-х гг. полемика между активистами младо-латышского движения часто велась на русском или немецком языках, а ведущий латышский композитор второй половины XIX в. Й. Витолс по его собственному признанию вообще плохо знал латышский язык [378, с. 224, 233]. К этому необходимо добавить, что белорусские народники довольно хорошо владели белорусским языком, о чем свидетельствуют отдельные фрагменты на страницах журнала "Гомон" [ 164, с. 114].
Особый интерес, естественно, вызывают личности издателей журнала "Гомон" А. Марченко и X. Ратнера. На наш взгляд, социальное происхождение А. Марченко (из семьи крестьянина-вольноотпущенника) глубоко симптоматично. Трудно сказать, был ли он первым крестьянином-белорусом, обучавшимся в университете, но хорошо известно, что первый латыш, закончивший Дерптский университет, К. Безбардис стал одним из лидеров национального движения (его пророссийского течения) [401, с. 130]. Не менее интересно наличие у истоков белорусского политического национализма фигуры еврея X. Ратнера. Его участие, по-видимому, не ограничивалось только организацией нелегальной типографии. Содержание "Гомона" не только отличалось сочувственным отношением к евреям, но подчеркиванием того, что "беднейшая часть еврейства нигде так не сошлась с народом, как в Белоруссии: евреи не только усвоили здесь некоторые народные обычаи и предрассудки, но даже нередки случаи единодушной борьбы этой части с белорусами же против евреев же богачей и панов..."
[164, с. 111].
Отметим, что участие евреев в национальных движениях народов Центрально-Восточной Европы не является чем-то необычным. Так, например, в конце XIX в., по мере того как украинское движение стало набирать силу, в нем появляются такие евреи-украинофилы, как А. Марголин, И. Гермайзе, М. Гехтер и др. [38, с. 65], несмотря на то, что традиционно взаимоотношения между украинцами и евреями были более конфликтными, чем между белорусами и евреями. Однако, даже несмотря на это обстоятельство, участие X. Ратнера в разработке наиболее раннего из ныне известных документальных свидетельств белорусской национальной идеологии, представляет, на наш взгляд, явление уникальное.
Необходимо также подчеркнуть, что белорусская национальная идеология была создана, судя по всему, уроженцами восточной части Беларуси. Р. Радзик, правда, приводит точку зрения В. Йодко-Наркевича относительно того, что "редакторами его ("Гомона") были молодые поляки" [379, с. 252]. На наш взгляд, содержание "Гомона" едва ли об этом свидетельствует. Впрочем, и сам Р. Радзик отмечает, что подходить к утверждению Н. Йодко-Наркевича нужно с осторожностью.
Еще один интересный момент - в публицистике можно встретить многочисленные ссылки на национальные движения других народов как примеры для подражания белорусами. В частности, в послании Д. Боровика примерами "согласия деятельности интеллигенции главным чертам народного характера" приводится русская, украинская, польская, финская культура, а латыши и эстонцы названы "российскими ирландцами" [164, с. 25]. В первом номере "Гомона" необходимость национального пробуждения обосновывается тем, что "проснувшаяся народность не даст себя в обиду и не позволит безнаказанно давить себя сильнейшим, примеры чего в настоящее время мы встречаем повсюду (например, среди славянских народностей Австрии и т. п.)" [164, с. 25].
Группа белорусских народников, объединившаяся вокруг журнала "Гомон", просуществовала относительно недолго, ее пропагандистская деятельность была ориентирована преимущественно на восприятие учащейся молодежи. Поэтому воздействие на формирование национального самосознания было ограниченным. Нельзя не согласиться с Р. Радзиком в том, что белорусские народники "не оставили за собой ни непосредственных преемников, ни значительных следов в сознании создателей белорускости предреволюционного периода двадцатого века" [370, с. 255]. Более того, достоянием белорусской историографии наследие белорусских народников по существу становится лишь в 1930-х гг.
Важным этапам в развитии национального движения стала обозначившаяся во второй половине 1880 - начале 1890-х гг. активность группы либеральной интеллигенции, связанной с изданием первой неофициальной газеты в Беларуси "Минский листок" (с 1886 г.) и историко-литературных альманахов - "Календарей Северо-Западного края" (1889-1893 гг.). В состав ее входили М. Довнар-Запольский (редактор "Календаря Северо-Западного края" 1889 и 1890 гг.), В. Завитневич, А. Слупский (редактор «Северо-Западного календаря» 1888 и 1892 гг.), Янка Лучина и др. Едва ли группа была каким-либо образом организована, имела четкие цели и задачи. Активность ее в целом соответствовала национальной программе Д. Боровика и была нацелена на популяризацию истории и культуры белорусов и пробуждение, таким образом, белорусской идентичности легальными средствами. Особое значение имели публикации на белорусском языке (кириллическим шрифтом) произведений Янки Лучины, Каруся Каганца, В. Дунина-Марцинкевича и т. д., что повлекло за собой замечания со стороны российской администрации [3, с. 85]. На страницах «Минского листка» впервые была напечатана поэма "Тарас на Парнасе" (1889). Таким образом, устанавливалась, по крайней мере, номинально, преемственность с предыдущими поколениями белорусских литераторов.
Характерен интерес к сведениям об этническом составе населения Беларуси, что выразилось в публикации работы Е. Вольтера "Статистика племенного состава народонаселения Северо-Западного края". Едва ли все эти издания можно в буквальном смысле считать национальными. Большая часть публикаций в них выходила на русском языке и далеко не всегда была посвящена Беларуси. Однако, несмотря на определенную ограниченность их содержания, обусловленную как взглядами составителей и авторов, так и цензурными преградами, по словам Р. Земкевича, именно эти издания "разбудили белорусское национальное движение". Известно, например, что знакомство со стихами Янки Лучины, которые распространялись в рукописях, сыграло главную роль в обращении Якуба Коласа к творчеству на белорусском языке. В 1913 г. в письме С. А. Венгерову он отметил: "Первое белорусское произведение, которое я услыхал, было стихотворение Янки Лучины (Неслуховского). Оно произвело на меня сильное впечатление не своими литературными достоинствами, а тем, что было по-белорусски. Другое обстоятельство, направившее мое сердце на нашу родную белорусскую жизнь, ... небольшая этнографическая заметка о Белоруссии в каком-то журнале" [76, с. 22.]
На наш взгляд, не имеет смысла подробно характеризовать ту роль в распространении национального самосознания, которую сыграло творчество Ф. Богушевича, адресованное широким слоям крестьянства. Предисловие к "Дудке белорусской" стало для белорусского движения классическим национальным манифестом, лозунги которого не утратили актуальности до сих пор. Следует отметить два момента. Во-первых, достаточно большие тиражи его публикаций: каждый из его сборников "Дудка белорусская и "Смык белорусский" был отпечатан в количестве 3000 экземпляров [3, с. 212, 213]. Во-вторых, сама личность Ф. Богушевича, помимо всего прочего, интересна тем, что он был фактически первым юристом - участником белорусского национального движения. Здесь уместно вспомнить, какую большую роль сыграли представители этой профессиональной группы в развитии национальных движений вообще. И, возможно, то, что именно Ф. Богушевич сформулировал национальную белорусскую идею в наиболее радикальной для того времени форме, не в последнюю очередь связано с его профессиональными занятиями, обеспечивающими определенный уровень независимости от власти.
В отличие от предыдущего периода развития в 1860- 1890-х гг. наметилась определенная преемственность развития, выразившаяся как в содержательном (публикации произведений В. Дунина-Марцинкевича), так и личностном уровне. Известно, например, что отец братьев Луцкевичей - И. Луцкевич был дружен с В. Дуниным-Марцинкевичем и часто гостил в его доме [395, с. 11]. Вместе с тем наиболее важная преемственность - семейная, так и не сформировалась. Показательно в этом отношении, что дочь В. Дунина-Марцинкевича Камила в организованной ею самой школе, по словам А. Левицкого, ни в коей мере не способствовала продолжению традиций отца. "Учили нас там по-русски, по-польски, по-французски, - вспоминал он, - учили разным наукам, но ни истории Беларуси, ни даже белорусского языка мы там даже не слышали" [321, с. 297]. А сын Ф. Богушевича, по определению А. Цвикевича, был "крайним зоологическим польским шовинистом" [243, с. 190].
В целом же белорусское движение этого периода, лишь с большой долей условности можно отнести к начальной стадии развития фазы «Б» по классификации М. Гроха. Едва ли все его проявления были способны сколько-нибудь существенно повлиять на формирование национальной идентичности белорусов.
Политика российской администрации и "западно-русизм"
Очевидно, что именно политика российской администрации оказывала наибольшее влияние на этнонациональные изменения и второй половины XIX в. Ее же чаще всего рассматривают в качестве важнейшего фактора, тормозившего формирование белорусской национальной культуры, литературного языка и нации в целом. Многие аспекты, особенно антипольские и антикатолические по направленности мероприятия, уже довольно обстоятельно изучены. Нам бы хотелось акцентировать внимание лишь на отдельных аспектах политики, оказавших значительное влияние на изменение форм массовой идентичности.
Наиболее эффективным ее направлением стала то, которое условно можно было бы назвать "декатолизация - православизация". Впечатляет не только практически полная ликвидация католических монастырей (сохранилось только 3), закрытие костелов и каплиц (около 200!) и превращение части их в православные церкви.
Не менее, если не более масштабными были усилия по строительству новых православных церквей. На эти цели была направлена значительная часть средств, полученных в результате конфискации имущества повстанцев и контрибуционного сбора. Согласно специально разработанным правилам, вне зависимости от конфессионального состава населения, православная церковь должна была существовать в каждом населенном пункте с количеством жителей более 1,5 тыс. чел. Церковное здание должно было строиться только из долговечных материалов - камня или кирпича [121]. При этом архитектурная стилистика, как в новом строительстве, так и при осуществлении реконструкций, носила отчетливый идеологический характер. Он выразился в использовании так называемого "псевдо- или неорусского" стиля, имитирующего памятники русского зодчества XV-XVII вв. и абсолютно не соответствовавшего традициям православной архитектуры Беларуси. Результатом стало кардинальное изменение культурного ландшафта, особенно заметное в небольших местечках и селах.
Однако еще более впечатляет сокращение удельного веса католического населения. Если в масштабах всей Беларуси он снизился на первый взгляд незначительно (с 17,9 % до 13,5 %), то на уровне регионов и отдельных уездов изменения были куда более существенными. На востоке этот удельный вес католиков сократился с 4,1 % до 3,0 %, на западе с 35,5 % до 28,6 %, в среднебелорусском регионе с 14,5 % до 9,5 %, в Восточном и Центральном Полесье с 9,2 % до 4,4 % (в два раза !), Западном Полесье с 7,6 % до 5,5 %.
Процесс "декатолизации" развивался неравномерно и данные по регионам не отражают всех особенностей. С наибольшим успехом эта политика была реализована в Слуцком (снижение с 24,3 % до 10,5 %), Новогрудском (с 23,4 % до 10,7 %), Слонимском (с 19 % до 10,3 %), Пинском (с 11,8 % до 4,5 %), Пружанском (с 14,2 % до 7,7 %), Мстиславльском (с 5,4 % до 1,3 %), Чериковском (с 3,9 % до 1,1 %). Вместе с тем в уездах с преобладанием католического населения его удельный вес сократился меньше: например в Лидском уезде (с 72,7 % до 62,5 %), в Ошмянском (с 67,6 % до 56,7 %). Процесс "православизации" в равной степени затронул и сельские и городские общины. Так, в городе Новогрудке удельный вес католиков снизился с 21 % до 10 %, в Пинске с 18,7 % до 7,5 %, в Минске с 33 % до 15,1 %, в Волковыске с 43,3 % до 18,7 %. Естественно, что снижение доли католического населения, особенно в городах, происходило не только за счет изменения конфессиональной принадлежности, но в результате опережающих темпов роста численности других конфессий, в том числе иудеев (за счет более высокого уровня естественного прироста), православных (за счет притока мигрантов и увеличения численности войск).
Общее количество католиков, перешедших в православие, оценить достаточно сложно. По приблизительным данным только в 1864 г. в Северо-Западном крае их количество составило 70 тыс. чел. [298, с. 28]. По сведениям, собранным В. Яновской, только в Литовской и Минской епархиях за первые годы после восстания 1863 г. в православие перешло соответственно 30 и 37 тыс. католиков [322, с. 20]. Нередко в православие переходили целыми приходами [322, с. 20, 21]. Характерно, что процесс этот затронул не только сельские общины, но представителей социальной элиты, князей Радзивиллов и А. Друцкого-Любецкого [322, с. 20].
В целом же можно сказать, что в результате "православизации" во второй половине XIX в. католическая община Беларуси потеряла до 280 тыс. чел. (разница между реальной и потенциально возможной численностью на 1897 г.). "Православизация" служила выражением лояльности власти и во многих случаях носила конъюнктурный характер. Часто это было просто решением проблемы выживания. В приведенных Р. Радзиком воспоминаниях С. Ковалевской прямо сказано, что это было результатом "желания карьеры, денег, а временами - куска хлеба, в котором отказывали католикам" [379, с. 105]. Нельзя не согласиться с В. Яновской, что "принудительные переходы, переходы в поисках экономических или каких-либо других выгод, хотя и имели массовый характер, но не были стабильными" [322, с. 21]. Это подтверждает и статистика начала XX в., когда происходил, хотя и в меньших масштабах, процесс "рекатолизации".
Самое главное, на наш взгляд, формирование ситуации нестабильности, точнее, пластичности идентичности, в том числе таких ее базовых (в условиях до- или преднационального общества) характеристик, как конфессиональная идентичность. Возможность ее изменения, в том числе и многократного, в зависимости от политической ситуации, девальвировала ее ценность. В равной степени это стало относиться и к идентичности этнической, а в последствии, и национальной.
Политика "православизации", несмотря на все свои масштабы, не предполагала полной ликвидации католической церкви. Борьба с ее влиянием включала в себя так называемую политику "разделения католицизма от полонизма". Хотя она и получила обстоятельное освещение в работах В. Григорьевой (Яновской) и А. Смоленчука [37, 197], собственно белорусский акцент нуждается в дополнительном объяснении.
Уже в 1868 г., в период, когда "поляк, не пропагандирующий против русской империи и не озлобленный считался потенциальным союзником администрации" [193, с. 64], многие уездные посредники в Беларуси (например в Лепеле, Новогрудке) получили присланные из-за границы послания, отпечатанные типографским способом, в которых преданным престолу подданным вменялось в обязанность бороться с "польской язвой" с тем, чтобы "вырвать из рук поляков русских католиков". "Везде есть различия племенные, - отмечалось в письмах, - но различия по вероисповеданиям исчезли вместе со всеми средневековыми идеями и институтами" [122]. Годом позже правительство издало разъяснение местным властям о том, что поляками необходимо считать не католиков вообще, а только поляков и тех местных уроженцев, которые усвоили себе польскую национальность [193, с. 65].
Еще через год появился циркуляр МВД, разрешавший ранее запрещенное использование русского языка в католических литургиях [123, л. 1]. А в 1876 г. последовало новое распоряжение, требующее энергичных мер со стороны местной администрации для введения католического богослужения "на родном языке верующих" [114, л. 1]. Для белорусов под родным подразумевался русский, хотя и не исключалось использование белорусского. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что в местечке Улла Лепельского уезда с 1876 по 1882 г. ксендз Мотус читал проповеди на белорусском языке [123, л. 33]. Существуют свидетельства об использовании белорусского языка с этими же целями в двух парафиях Могилевской губернии [197, с. 68]. Главное в том, что российская администрация давала понять - католики могут быть белорусами и это не только нормально, но и предпочтительно.
А. Смоленчук не без оснований утверждает, что кампания "располячивания костела" своей цели не достигла. Действительно, ни русский, ни белорусский язык в костеле не прижился. Однако, если посмотреть на нее шире, именно так, как она и задумывалась - "разделения полонизма и католицизма", то социальные результаты в статистическом измерении были сопоставимы с масштабами сокращения католического населения. Если на рубеже 1850-1860-х гг. численность поляков оценивалась разными источниками от 264 до 317 тыс. чел. (7,5-9,5 % населения), то к 1897 г. она снизилась до 156 тыс. чел. (2,4 % населения). Формальное объявление католика себя белорусом позволяло ему, хотя бы частично, избежать воздействия дискриминационных положений. Конечно, часто это означало лишь внешнее, чисто конъюнктурное изменение этнонациональных ориентации. Характерна в этом отношении приведенная Л. Горизонтовым характеристика ситуации в восточной Беларуси в середине 1860-х гг. - «большая часть чиновников Могилевской губернии состояла все еще из поляков, межу которыми масса особ, которые считались православными; это были местные уроженцы - "белорусы", как они начали себя называть ...» (курсив наш. - П. Т.) [33, с. 112]. Ряд источников отмечает значительное снижение социального престижа польского языка. В восточной части Беларуси он быстро выходил из употребления мелкого дворянства. "Польский язык среди них уже исчез, говорят они обыкновенно на белорусском языке. Очень редко можно услышать среди них какую-нибудь до крайности исковерканную польскую фразу" [153, с. 603; 89, с. 28].
Характерно, что примерно подобные взгляды высказывали и польские авторы. Так, например, В. Жуковский отмечал, что "шляхта, осевшая в Белой Руси, по-польски не говорит, ... русифицировалась и безразлично относится ко всему, что относится к польской национальности" [408, с. 4].
Политика давления на поляков/католиков в условиях не-досформированности национальной идентичности создавала ситуацию определенного выбора, при этом выбирать можно было не один раз.
Фактически для представителей этой группы существовало три основных варианта. Первый - пророссийский, заключавшийся в формуле "белорусы - значит русские". Для католика ее выбор означал возможность более-менее спокойной жизни и избегания дискриминации. Однако с точки зрения отдаленной перспективы такая форма идентичности (русский католик) выглядела внутренне противоречивой и требовала дальнейших шагов в виде смены вероисповедания, что в глазах католической общины выглядело полным ренегатством. Именно поэтому на фоне почти что 670 тыс. католиков, признавших родным языком белорусский, в 1897 г. численность русскоязычных католиков (8 тыс. чел.) и, особенно, польскоязычных православных (1748 чел.) выглядела незначительной. Белорусский национальный вариант, несмотря на внутреннюю органичность, фактически еще не был сформулирован для воспринятия на массовом уровне. Пропольский вариант был наиболее опасным, или, по меньшей мере, неудобным. Выбрать его мог тот, кто имел внутренние идейные интенции борьбы с политическим режимом, но в любом обществе количество таких людей всегда ограничено. Поэтому в массе своей на него ориентировались те социальные группы, которые были наименее зависимы в экономическом отношении от российской администрации (крупные земельные собственники), либо те, кто мог рассчитывать на такую поддержку. Именно поэтому численность польского населения настолько сильно сократилась во второй половине XIX в.
С развертыванием относительно массовой системы народного образования российская администрация получила новое мощное средство проведения национальной политики. Только в 1862-1863 гг. в Минской, Гродненской и белорусской части Виленской губерний было открыто 389 народных училищ [77, с. 280]. Русификаторский характер образовательной политики уже достаточно обстоятельно анализировался [202]. Действительно, обучение не предусматривало преподавание белорусского языка и каких-либо предметов, способствующих формированию национальной идентичности.
Однако не будет правомерным сводить роль школы исключительно к этнокультурной ассимиляции. Так, в базовом учебном пособии "Книга для чтения в народных училищах Виленского учебного округа", выдержавшем многочисленные переиздания, существовали разделы о Беларуси, белорусах и т. д. [75]. Их изучение способствовало формированию общебелорусской идентичности. Естественно эта идентичность, строившаяся по принципу "белорусы - значит русские", была далекой от национальной. Но она наслаивалась и постепенно вытесняла ранее существовавшие формы этнического самосознания.
Создание учительских семинарий, призванных обеспечить систему народного образования кадрами лояльных власти преподавателей, при всех своих негативных сторонах создавали определенные условия для существования вертикальной социальной мобильности.
В целом, политика российской администрации может быть охарактеризована как стремление превратить католика в православного или, по меньшей мере, в белоруса. Конечной ее целью было "слияние племенных разновидностей населения и объединение этого населения с населением великорусским" [116, л. 49]. Однако реальные ресурсы проведения этой политики, в первую очередь возможность использовать систему образования, были чрезвычайно ограничены вследствие неразвитости последней. Российская администрация, естественно, противодействовала собственно национальным попыткам артикуляции белорускости, в том числе в закреплении белорусского языка в литературе. Именно на это был направлен запрет на издание белорусской литературы латинским шрифтом (1858 г.), избирательно распространявшимся, как в случае с М. Косич, и на издания гражданским (кириллическим) шрифтом. Однако очевидно, что относительно незначительное число публикаций на белорусском языке объясняется в первую очередь не ограничительной политикой российской администрации, а чрезвычайно узким кругом тех, кто реально желал или даже потенциально мог желать их писать и издавать.
Куда большее тормозящее воздействие на процесс формирования белорусской нации оказывали мероприятия российской администрации, преследовавшие иные, нежели непосредственно национальные, цели. Имеется в виду, например, чрезвычайно жесткое, не имеющее аналогов в большинстве других регионов Центрально-Восточной Европы, ограничение общественной активности, выражавшееся в длительном сохранении фактически чрезвычайного положения, и, что еще более важно, отсрочка реформы самоуправления - введения земств - вплоть до 1912 г. Все это не могло не отразиться на формировании специфического типа "социального капитала", особенностями которого стало слабое развитие традиций и навыков организованной социальной активности.
Подчеркнем еще раз - политика российской администрации не может быть понята однозначно. С одной стороны, она препятствовала формированию и распространению национального движения, с другой - именно она "конструировала" белорусскость, создавала "воображаемую" Белоруссию. И без этого этапа формирования белорусского проекта будущая национальная Беларусь едва ли имела бы шансы на возникновение.
Амбивалентность национальной политики российской администрации рельефно проявляется в феномене "западно-русизма", который хотя и был непосредственно связан, но, все же, не был ей тождественен. Репринтное издание монографии А. Цвикевича, а также ряд других публикаций делают излишним подробное описание этого явления. При этом в отличие от А. Цвикевича, настойчиво и эмоционально демонизировавшего "западно-русов" как важнейших противников белорусского национального возрождения, в ряде относительно недавних публикаций, авторов которых едва ли можно заподозрить в отсутствии национального патриотизма, наблюдается несколько более терпимое к ним отношение. Так, О. Латышонок предлагает, и не без основания, рассматривать "западно-русизм" как пророссийски ориентированную форму регионального самосознания, аналогичного пропольской "краевости" [367, с. 35-39].
Е. Миранович характеризует М. Кояловича как сторонника введения белорусского языка в официальную сферу, проведения радикальной земельной реформы и отмечает большую популярность идеи "западно-русизма" среди православных, составлявших до 70% населения Беларуси. "Западно-русизм", с его точки зрения, стал причиной вычленения белорусской идеи из польского культурного контекста и в значительной степени повлиял на формирование белорусской национальной идеологии в конце XIX в. [102, с. 9, 10].
Нам же хотелось подчеркнуть закономерность появления «западно-русизма» с точки зрения распространения пророссийских ориентации среди народов Центрально-Восточной Европы во второй половине XIX в. Схожесть и взаимосвязь "западно-русизма" и "малороссийства" обстоятельно рассмотрел в специальной публикации Ю. Барабаш [16, с. 95- 119].
Сильное "москвофильское" движение существовало в Восточной Галиции. Как отмечает Я. Грицак, в 1870-1880-х гг. собственно украинские национальные организации с трудом выдерживали с ним конкуренцию [38, с. 75]. Сильные пророссийские настроения, включавшие идеализацию России, ее правителей и надежды на освобождение из-под венгерского господства с их помощью, были характерны, наряду с панславистским энтузиазмом, для среды словацких националистов этого же периода [384, с. 45; 401, с. 81].
Одно из самых парадоксальных явлений этой эпохи - русофильская тенденция в развитии латышского национального движения. Особенно она была характерна для настроений К. Вальдемарса и К. Безбардиса и нашла отражение на страницах влиятельных латышских изданий Baltijas Vēstnesis и Baltijas Zemkopis. Лидеры этого направления считали целесообразным проведение более масштабной русификации Латвии, не видя в этом серьезной угрозы, так как русский народ, с их точки зрения, отличается терпимостью к другим культурам. Русский язык, как считал К. Вальдемарс, должен был стать вторым языком латышей. Он подчеркивал, что русскоязычный латыш не является потерей для нации. Необходимость более интенсивного внедрения русского языка и культуры объяснялась этногенетическим родством латышей и русских. Не удивительно, что эти идеи были с симпатией встречены в российском обществе, что обусловило интенсивные контакты латышских национальных лидеров, так же как и "западно-русов", с русскими славянофилами [401, с. 130, 131; 378, с. 221].
Пример русских славянофилов побудил в 1870-х гг. Ф. Бривземниекса к собиранию и публикации фольклорных произведений с целью пробуждения национального самосознания. Характерно, что и публикации латышских дайн он осуществил на основе кириллического алфавита [378, с. 243].
Русофильские настроения не были только уделом узкого круга национальных активистов, о чем свидетельствует, например, то, что в 1874-1894 гг. в Лифляндии более 11,5 тыс. чел. перешли в православие [378, с. 233]. Аналогичное направление существовало и в эстонском национальном движении. Характерно, что его лидеры С. Якобсон и Й. Кёлер поддерживали личные связи с К. Вальдемарсом [380, с. 299]. По мнению С. Якобсона, в отличие от немецкого влияния, принесшего несчастье эстонцам, российская власть принесла эстонцам много пользы. С точки зрения М. Вальденберга именно русофильское течение пользовалось наибольшей популярностью среди эстонской общественности в 1870-1880-х гг. [401, с. 138].
Риторика латышских и эстонских русофилов вне всякого сомнения напоминает сочинения "западно-русов". И это абсолютно неудивительно. Буквально каждое национальное движение в Центрально-Восточной Европе перед лицом непосредственного противника стремилось заручиться поддержкой мене угрожающей, как это могло показаться, силы.
Естественно, русофильство в Прибалтике и "западно-русизм" в Беларуси далеко не одно и то же. Так же как и не сопоставимы фигуры, например, М. Кояловича и К. Вальдемарса. Русофильство латышей было куда более национальным, чем «западно-русизм» по-белоруски этничным. Однако и преувеличивать это также не следует, если учесть, что, с одной стороны, во второй половине XIX в. ни латыши, ни эстонцы еще не ставили вопрос о какой-либо форме даже автономии, а, с другой стороны, что «западно-русизм» был представлен не только действительно одиозными фигурами типа К. Гаворского, но такими личностями, как И. Носович, Е. Романов, Е. Карский, без которых формирование белорусской национальной идеи едва ли было бы возможным.
В данном случае необходимо отметить, что вообще грань между "западно-русской" и собственно белорусской национальной позициями применительно к 1870-1890-м гг. провести достаточно сложно. Поляризация эта произошла значительно позже - во второй половине 1900-х гг., когда белорусское национальное движение стало заметной политической и культурной силой.
Вне всякого сомнения, что во второй половине XIX в. именно активность «западно-русов» в первую очередь способствовала артикуляции белорусской этничности. Достаточно упомянуть такие, и по сей день впечатляющие своим объемом и содержанием публикации, как "Словарь белорусского наречия" (1870) И. Носовича, "Обзор звуков и форм белорусского языка" (1885) и "К истории звуков и форм белорусской речи" (1893) Е. Карского, "Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края" (1887-1893) П. Шейна, первые пять выпусков «Белорусского сборника» Е. Романова, "Очерки простонародного житья-бытья в Витебской Белоруссии" (1895) Н. Никифоровского и т. д. Добавим к этому реализацию в буквальном смысле грандиозных проектов публикации исторических документов - 26 (из 39) томов "Актов, издаваемых Виленской комиссией для разбора древних актов" (1865-1899), 11 (из 14) томов "Археографического сборника документов, относящихся к истории Северо-западной Руси" (1867-1890), 15 томов "Актов, относящихся к истории Южной и Западной России" (1863-1892).
Примечательно, что некоторые ученые рассматривали и целенаправленно использовали свою научную деятельность как средство формирования белорусской идентичности. Среди них нужно отметить поистине титаническую активность Е. Романова, стремившегося "открыть миру душу белоруса" и утверждавшего, что он «горы книг издал для белорусов и разбудил у них самосознание» [15, с. 133, 276]. Самосознание это для него означало способность противостоять польскому влиянию. "Полонофобия" Е. Романова, однако, была направлена не столько против поляков, как таковых, сколько против «ренегатов, которые изменили своему народу» [15, с. 276]. Поэтому он считал, что задача его отчасти выполнена, так как «ожившая Белая Русь шлет ... проклятия на голову низких предателей» [15, с. 97, 98]. Вместе с тем Е. Романов призывал молодежь «следовать примеру польских масс Привислинского края» в экономической сфере путем организации кооперативов, товариществ и т. д. [94, с. 43]. На наш взгляд вполне можно согласиться с точкой зрения И. Марзолюка, характеризующего Е. Романова скорее как белорусского патриота, чем "западно-руса" [94, с. 37-45].
Собирание фольклора и этнографических сведений становилось если не массовым, то достаточно распространенным явлением. Интересным в этом отношении представляется анализ корреспондентской сети, организованной П. Шейном. По далеко не полным данным (отсутствуют данные по Гродненской губернии) в ней было задействовано 86 чел. При этом крупнейшую группу из числа указавших род занятий (66 чел.) составили учащиеся (45 чел.), преимущественно семинаристы, реже гимназисты и студенты. Менее значительным было участие учителей (16) и чиновников-писарей (5). Большая часть корреспондентов была сосредоточена в Минской губернии - 43 чел., в Виленской - 28, Витебской - 8, Могилевской - 7 [257-294]. Собирание произведений фольклора и этнографических материалов, вне всякого сомнения, способствовало пробуждению общего этнического, а нередко и собственно национального самосознания.
В целом же «западно-русизм» второй половины XIX в. сыграл роль первого этапа «этнографической» фазы, характерной для большинства народов Центрально-Восточной Европы. Это был этап накопления эмпирического материала, но без него национально-политические проекты начала XX в. едва ли были бы возможными.
Население Беларуси в конце XIX в. Этнические, социальные, конфессиональные и региональные параметры
В 1897 г. население Беларуси составило 6 493 550 чел. Необходимо отметить, что по сравнению с 1858 г. численность населения возросла более чем в два раза. При этом десятилетие 1887-1897 гг. стало периодом наиболее интенсивного роста численности населения, носившего в отдельных районах характер демографического взрыва. Если в среднем численность населения возросла на 36 %, то в Оршанском уезде - на 60 %, Мстиславском - 56 %, Речицком - 57 %. Подобная ситуация в целом была характерна для востока и Центрального и Восточного Полесья [158, 205].
Численность населения, признавшего родным языком белорусский, достигла 4 756 637 чел. (73,2 %). При этом необходимо учитывать, что среди них было 795 иудеев и 1482 мусульманина. Удельный вес православных среди белорусов увеличился на 3,7 % (до 88,6 %), католиков соответственно снизился до 14,0 %. Белорусский язык родным признали 8698 староверов (13,4 % всех староверов в Беларуси) и 409 лютеран. Подавляющее большинство белорусов составляли крестьяне (по сословному принципу) - 92,1 %, мещане - 5,7 %, духовенство - 0,17 %, потомственные дворяне - 1,6 %, личные - 0,14 %. Городская община белорусов насчитывала 107 тыс. чел. Соотношение католиков и православных среди белорусов-горожан было таким же, как и в целом. Вместе с тем удельный вес потомственных (3,2 %) и личных (2,2 %) дворян здесь был заметно выше. Крестьяне составляли 44,8 % всех белорусов-горожан, мещане - 46,3 %. Уровень грамотности в городах у белорусов (36,4 %) был почти в три раза выше среднего.
Среди подавляющего большинства белорусов по-прежнему были широко распространены конфессионимы "русские" и "поляки", а жители западного региона нередко именовали себя "тутэйшие". Самоназвание "белорусы" было уже повсеместно известно, а региональные и локальные самоназвания типа "литвины", "чернорусы" не фиксировались официальной статистикой.
Однако необходимо учитывать, что большинство «переписных» белорусов были названы таковыми по формально лингвистическому принципу. С определенной долей уверенности можно говорить о сознательном выборе этничности лишь тех 642 тыс. белорусов, которые были грамотными (13,5 % всех белорусов). Необходимо учитывать существование большого разрыва грамотности мужчин и женщин. Среди женщин-белорусок она не превышала 5% . В то же время среди мужского белорусского населения уровень грамотности в среднем доходил до 26%, а в Гродненском уезде, например, составлял 36%. Если принять уровень грамотности в данном случае за показатель уровня развития артикулированности идентичности, то наиболее четко она была выражена среди белорусов Лидского, Диснянского, Ошмянского, Вилейского, Гродненского, Волковысского, Слонимского, Новогрудского, Слуцкого и Минского уездов. Здесь было сосредоточено более половины грамотного белорусского населения, хотя проживало только 30 % всех белорусов.
Общая численность украинцев (в том числе и полешуков) достигла 311 146 чел. (4,8 % всего населения). Более 95 % из них (296 тыс. чел.) проживали на территории Западного Полесья. Удельный вес этой группы несколько увеличился (до 0,5 %). Православные составляли абсолютное большинство (97 %) украинцев, католики - только 2,4 %, обращает на себя достаточно значительное число лютеран - 1703 чел.,или 0,5 % всех украинцев. Украинцы были почти исключительно сельскими жителями, только 1,8 % их (5623 чел.) проживало в городах. Соответственно 97,4 % украинцев составляли крестьяне, мещане - 2,1 %, потомственные дворяне - 0,21 %, личные - 0,09 %. Обращает на себя внимание более высокий, чем у белорусов уровень грамотности - в среднем 15,7 %, в городах - 45,2 %.
Русские (т. е. признававшие родным языком русский) стали наиболее динамично развивающейся группой населения. Ее численность достигла 280 тыс. чел. (4,3 %). Без староверов это 224 тыс. чел. (3,4 %). При учете того, что среднегодовой прирост населения в 1860-1890-х гг. составлял 2,7 % в год, численность русских - уроженцев Беларуси должна была составить порядка 20 тыс. чел. Численность мигрантов из этнически русских губерний доходила до 70 тыс. чел., в том числе - 40 тыс. военнослужащих. Если предположить, что все они были русскими, то можно прийти к заключению, что оставшиеся 134 тыс. чел. русскоязычного населения - это подвергшиеся ассимиляционному воздействию белорусы, поляки, татары, евреи.
Характерно, что среди русскоязычного населения оказалось порядка 8 тыс. католиков (3 % всех русских), 667 лютеран, 3282 иудея, 1331 мусульманин. Православные составляли только 75 % русского населения, староверы - 19,9 %. Более 41 % русских проживали в городах. В сословном отношении русские отличались сравнительно низким удельным весом крестьян - 55,7 % и высоким потомственного (6,2 %) и личного (4,5 %) дворянства и духовенства (3,5 %). При этом в городах доля потомственного (9,7 %) и личного (8,6 %) дворянства еще выше. Для русских был характерен высокий уровень грамотности - 39,6 % (в городах - 55,8 %).
Численность поляков, как уже отмечалось, значительно сократилась (до 156 183 чел. - 2,4 % населения). Показательно, что только 60 иудеев и 12 мусульман признали родным языком польский. Вместе с тем 1,1 % поляков были православными. В городах проживало 25,7 % всей группы. По удельному весу дворянства - 31,3 % потомственного и 2,9 % личного - поляки по прежнему превосходили все остальные группы населения. Мещане и крестьяне составляли соответственно 32,7 и 30,1 %. Последний показатель особенно важен, так как некоторые авторы, критиковавшие перепись 1897 г., полагали, что к полякам были отнесены исключительно дворяне и мещане. В структуре городской польской общины удельный вес потомственного дворянства был несколько ниже (23,8 %), а личного (5,6 %) выше среднего; крестьяне составляли 25,5 %. Для поляков был характерен высокий уровень грамотности - 49,6 % в среднем и 61,9 % в городах.
Численность и удельный вес евреев значительно возросли - до 911 319 чел. (14,0 % населения). В 1858 г. доля евреев в структуре населения Беларуси составляла 10,8 % (350 тыс. чел.), 1870 г. - 11,7 % (441 тыс. чел.) [подсчитано по 208, 210]. В среднем ежегодно еврейское население увеличивалось на 4,5 %, что в 1,7 раза превышало средние показатели прироста населения.
К концу XIX в. различия в удельном весе евреев в структуре разных регионов сгладились. Однако в Восточном регионе он был ниже среднего - 12,5 %, что было связано с относительно более ранним началом эмиграции. По сведениям Л. Л. Рохлина из местечка Краснополье Могилевской губернии в 1884-1904 гг. в США выезжало ежегодно до 3 % семей, что, судя по всему, было характерно для всего региона [183, с. 84].
Практически все, считавшие родным языком еврейский (99,5 %), исповедовали иудаизм, перепись зафиксировала 259 евреев православных, 142 католика, 16 лютеран. К общей численности евреев, судя по всему, необходимо добавить 4268 иудеев, признавших родным не еврейский язык. В городах проживало только 40,2% всех евреев, остальные - в местечках, относительно небольшое количество в сельской местности. Характерно, что из всех евреев, указавших родным язык другого этноса, в городах русский указало 89,5 %, а белорусский - только 6,1 %. В местечках соотношение было совсем иным: русский - 26,4 %, белорусский - 68,3 %.
Взаимоотношения белорусов и евреев в целом не приводили к открытым конфликтам, в отличие от других регионов Центрально-Восточной Европы. Показательно, например, что в донесениях на запрос циркуляра "О предотвращении погромов в Западном крае" (1882 г.) полицейские исправники Минской губернии отмечали, что «здешнее русское население вполне свыклось с еврейским» [115, л. 8]. Н. А. Янчук указывал на социальный оттенок взаимоотношений белорусов и евреев - «белорус хуже относится к еврею торговцу и хорошо - к ремесленнику» [324, с. 24]. Аналогичная точка зрения была высказана на страницах журнала "Гомон": «Беднейшая часть еврейства нигде так не сошлась с народом, как в Белоруссии: евреи не только усвоили здесь некоторые народные обычаи и предрассудки, но даже нередки случаи единодушной борьбы этой части с белорусами же против евреев же богачей и панов ...» [164, с. 111].
Белорусский язык оказал определенное влияние на разговорную практику еврейского населения. Ряд исследователей, в том числе, например Е. Витте, отмечали, что «евреи стараются говорить с белорусами их родным языком» [29, с. 22]. Отдельные представители еврейской этнической группы, X. Ратнер, 3. Бядуля (С. Плавник) принимали непосредственное участие в белорусском национальном движении. Характерно, что сам 3. Бядуля считал, что в Белоруссии еврейская культура имеет свой территориально-бытовой оттенок - она отличается от других еврейских культур, ... тут еврейская культура носит белорусскую одежду».
Уровень грамотности еврейского населения примерно соответствовал показателям русских и поляков - 42,1 %, при этом, что специфично именно для еврейской общины, уровень грамотности в городах (43,7 %) и за их пределами (41,0 %) был почти одинаков. В сословном отношении подавляющее большинство евреев составляли мещане (96,8 %), дворяне представляли единичные случаи (всего 300 чел.), зато многочисленным было купечество (10 385 чел. - 1,1 % всей группы); 1,8 % всей группы относилось к сословию крестьян (16 807 чел.). Структура городского и местечкового еврейского населения мало чем различалась. В городах более значительным был удельный вес купечества (2,1 % всей группы).
Среди традиционных для Беларуси групп этнических меньшинств особо выделялись немцы. Численность считавших родным языком немецкий составила 10 534 чел. (0,16 % населения). Из этого количества необходимо вычесть 112 иудеев. Почти 9 % немцев (936 чел.) составляли католики, 218 - православные, остальные - лютеране. В городах проживало только 37 % всех немцев. Характерная черта немецкой общины - наивысший уровень грамотности среди всех этнических групп Беларуси - 60,6%, в том числе среди горожан - 78,3 %. Почти половина всех немцев относилась к сословию мещан (47,6 %), 24,8 % - крестьян. Значительным было количество потомственных (5,4 %) и личных (4,0 %) дворян. Структура городского и сельского немецкого населения была почти идентична.
Пожалуй, сложнее всего анализировать состав этнической группы татар. Татарский язык родным считало 6558 чел., в том числе 6423 мусульманина (98 %). Общая численность мусульман составила 9593 чел., в том числе 13,9 % (1331 чел.) из них считало родным языком русский, 15,4 % (1482 чел.) - белорусский. Половая структура татарской группы отличалась значительным преобладанием мужчин. Например, в Бресте на 303 мужчин-татар приходилось 15 женщин-татарок, в Гродно соответственно 790 на 8. Это было следствием того, что значительную часть татар (1732 чел.) составляли военнослужащие. Поэтому численность собственно белорусских татар определить достаточно сложно. Относительно сбалансированные общины были в Минске (613 и 520) и Новогрудке (222 и 253). Очевидно, что именно в этих условиях максимально сохранялась этнокультурная специфика группы.
Так, в Минске только 7,4 % мусульман назвали родным языком русский и 1,0 % белорусский, в Новогрудке - 1,0 % русский и 3,0 % белорусский. Для татар-горожан был характерен относительно высокий уровень грамотности: в Минске - 34,0 %, в Новогрудке - 38,1 %. Характерная особенность сословной структуры - принадлежность подавляющего большинства татар к дворянскому сословию в Минске - 87 %, в Новогрудке - 97 %. По этому показателю татары занимали лидирующее положение среди всех этнических групп населения Беларуси.
По своей этнической структуре городское население (всего 648 582 чел. - 9,98 % населения) как и ранее существенно отличалось от населения в целом. Больше половины его составляли евреи (56,7 %), среди остальных этнических групп крупнейшими были русские (17,9 %), белорусы (16,5 %), поляки (6,2 %). Крупнейшие конфессиональные группы составляли иудеи (57 %), православные (31,3 %) и католики (9,3 %). Большую часть населения городов составляли мещане (71 %) и крестьяне (19,1 %). Хи рактерная черта населения ряда городов - наличие многочисленных контингентов военнослужащих. Лидировал в этом отношении г. Гродно, где военнослужащие составляли 20,1% всех жителей. Значительным было количество военнослужащих в Лиде (18,0 %), Волковыске (17,1 %), Несвиже (16,5 %), Борисове (15,7 %), Бобруйске (15,0 %), Бресте (13,4 %).
Крупнейшей конфессиональной группой (70,8 %) по-прежнему оставались православные, 88,6 % которых составляли белорусы, 4,6 % - русские и 6,5 % - украинцы. Белорусы составляли также и большинство (76,0 %) католиков. Особый интерес с точки зрения развития межэтнических отношений представляет конфессиональная группа староверов - 64 698 чел. (1,0 % населения).
В научной литературе и публицистике второй половины XIX - начала XX в. широкое распространение получило мнение об исключительной замкнутости русских-староверов. "Великороссы не только не роднятся с белорусами, литовцами, поляками, не только не берут себе жен из этих племен, - отмечалось в 1870 г. в «Вестнике Западной России», - но даже избегают знакомств и всяких сношений с ними. Иные ведут торговлю, но в приказчики никогда не возьмут из тутэйших" [26, с. 313]. Аналогичной точки зрения придерживались А. Киркор, А. М. Сементовский, М. В. Довнар-Запольский [50, с. 14; 195, с. 54; 181, с. 203].
Вместе с тем статистические материалы свидетельствуют, что эта замкнутость далеко не была абсолютной. Согласно переписи 1897 г. свыше 13,5 % староверов (8698 чел.) считали родным языком белорусский. Определенные изменения произошли в структуре территориального размещения староверов. Если в 1863 г. в Восточном регионе было сосредоточено до 60 % всей группы, то в 1897 г. уже только 46 %. За это время их численность на востоке увеличилась на 30 %, в Западном - в 1,5 раза, Среднебелорусском регионе - в 2 раза. Характерно, что до 61 % «белорускоязычных» староверов было сосредоточено именно в Восточном регионе, и они составляли здесь до 17,4 % всей группы. Удельный вес староверов здесь с 1863 по 1897 г. снизился с 2,1 % до 1,5 %. По-видимому, контакты с белорусским населением были более интенсивными там, где старообрядцы проживали дольше и там, где сложились определенные традиции таких связей. В Западном Полесье и Западном регионе удельный вес нерусскоязычных староверов составил соответственно 8 и 8,8 %. В Западном Полесье староверы появляются только после 1881 г., вследствие чего они дольше сохраняли обособленность [134, л. 5, 6]. В Западном регионе определенное значение имела конфессиональная структура населения - староверы быстрее сближались с православными, чем с католиками.
Более высокими темпами эти процессы развивались в городах. Здесь свыше 17,0 % староверов считали своим родным языком белорусский. В городах Восточного Полесья и среднебелорусском регионе их удельный вес был еще выше: 25,0 % и 19,0 % соответственно.
Судя по всему, появление «белорусскоязычных» староверов было результатом межэтнических браков. Об их существовании упоминали М. В. Довнар-Запольский и А. М. Сементовский, отмечая, правда, «редкость этих случаев» [181, с. 206; 195, с. 55]. Определенную роль сыграли и этнокультурные связи. Так, в сборнике А. Дембовецкого упомянуто, что несмотря на сохранение старообрядцами «чисто русского языка, у них имеется примесь белорусских слов» [153, кн. 1, с. 665]. С другой стороны, Е. Р. Романов отмечал случаи заимствования белорусами русского фольклора именно у старообрядцев [169, с. 26, 27; 170, с. 463]. Длительное проживание на территории Беларуси оказало определенное влияние и на формы самосознания староверов. Характерно, что старообрядцы - переселенцы из Беларуси в Хотинском уезде в Украине в конце XIX в. устойчиво именовали себя белорусами [105, с. 123].
Перепись 1897 г. позволяет детально проанализировать сословно-социальный состав населения Беларуси. Белорусы составляли крупнейшую группу потомственного дворянства (51,8 %). Вслед за ними шли поляки (32,8 %) и русские (11,7 %). В то же время среди личного дворянства большинство составляли русские (50,6 %), белорусы - 26,1 %, поляки - 18,3 %. Обращает на себя внимание высокий удельный вес татар среди потомственных дворян - 2,5 %. Среди духовенства преобладающими группами были русские (53,9 %) и белорусы (43,2 %). Подавляющее большинство купечества составляли евреи (87,4 %). Относительно многочисленным было русское купечество (8,6 %). Среди мещан крупнейшими этническими группами были евреи (67,8 %), белорусы (20,9 %), русские (5,7 %) и поляки (3,9 %). Большую часть крестьян составляли белорусы (88,3 %), украинцы (6,1 %) и русские (3,1 %).
Одним из показателей реального места каждой этнической группы в социальной структуре общества было распределение лиц с «образованием выше начального». Доминирующее положение в этой группе (всего 44 916 чел. - 0,69 % населения) занимали русские (49,9 % всей группы). На втором месте были поляки (18,9 %), за ними шли белорусы (18,5 %), евреи (7,3 %) и немцы (2,6 %). При этом лица с «образованием выше начального» составляли 11,2 % всех немцев, 8,0 % русских, 5,4 % поляков, 1,4 % татар и только 0,3 % евреев и 0,17 % белорусов.
Не менее очевидным было доминирование русских (48,0 %) среди занятых в администрации, суде и полиции (всего 9001 чел.). Вместе с тем здесь были достаточно значительны позиции белорусов (38,7 %), а также и поляков (7,7 %), несмотря на дискриминацию последних. Среди частнопрактикующих юристов (всего 606) значительной была доля евреев (36,6 %), что достаточно удивительно при учете относительно небольшого числа евреев с «образованием выше начального». Значительной была также доля русских (30,3 %), поляков (21,9 %), белорусы составляли же только 9,9 % всех частнопрактикующих юристов. В сфере здравоохранения (4791 чел.) евреи были наиболее многочисленной группой (32,4 %), вслед за ними располагались русские (25,3 %), белорусы (24,5 %) и поляки (13,6 %). Еще более значительным было представительство евреев (42,2 %) среди лиц, занятых литературой, искусством и наукой (всего 916 чел.), русских среди них было 28,9 %, поляков - 11,7 %, белорусов - 9,7 %.
Среди наиболее массовой социальной группы, занятой интеллектуальной деятельностью - преподаванием и воспитанием (15 586 чел.), опять-таки доминировали евреи (58,2 %), вслед за которыми располагались белорусы (20,5 %), русские (14,6 %), поляки (3,7 %). Позиции русских (50,9 %) и белорусов (47,3 %) были примерно одинаковы среди достаточно многочисленного православного духовенства (4993 чел.)- В то же время среди духовенства «других христианских исповеданий» (462 чел.) явно преобладали поляки (66,8 %), однако заметным был и удельный вес белорусов (21,6 %).
Позиции белорусов среди чиновничества и занятых в интеллектуальной сфере были значительно сильнее в сельской местности (включая местечки). Так, если среди занятых в администрации, суде и полиции в городах белорусы составляли 32,5 %, то за пределами их - 53,2 % , среди частнопрактикующих юристов соответственно 6,8 % и 21,6 %, православного духовенства - 37,4 % и 49,5 %, не православного - 3,6 % и 29,3 %, учителей - 7,7 % и 28,8 %, занятых литературой, искусством и наукой - 4,2 % и 29,2 %, врачей - 15,4 % и 33,8 %. Иными словами, большая часть белорусов, занятых в интеллектуальной сфере, жила за пределами городов. Особенно хорошо это видно на примере католических священников-белорусов, из которых только 5 % были горожанами.
Кроме того, необходимо подчеркнуть, что обозначенная представителями интеллигенции в ходе переписи 1897 г. белорусская идентичность не была (в подавляющем большинстве случаев) тождественна национальной, во всяком случае, равнозначной четко артикулированному самосознанию русских, поляков, немцев, евреев. Дистанция между формально заявленной «белорускостью» и собственно национальной позицией была огромной, также как между признанием украинского языка родным и его употреблением. Об этом красноречиво свидетельствует приведенный Я. Грицаком пример из истории формирования украинского национального движения: в начале XX в. в Киеве было только восемь интеллигентных семей, в которых говорили по-украински [38, с. 98]. Дополним, что согласно переписи 1897 г. в Киеве родным языком украинский обозначили 731 чиновник, 1467 священников, 28 юристов, 402 учителя, 337 врачей и 41 занятый в сфере литературы, науки и искусства (всего 3006 чел.).
Что же касается Беларуси, то очевидно, что в конце XIX в. русские представляли собой доминирующую в социокультурном отношении группу населения. Среди признавших родным языком русский доля дворян была в 4 раза (10,8 % против 2,7 %), духовенства - в 13 раз (3,48 % против 0,27 %), купечества - в 2 раза (0,36 % против 0,18 %), лиц с «образованием выше начального» в 11,5 раза (8 % против 0,69 %) выше, чем в среднем по Беларуси. Показательно, что именно русский язык стал основным языком грамотности. Его указали 94 % всех грамотных белорусов, 95,4 % украинцев, 65 % поляков (sic!), 54,8 % немцев, 58,4 % евреев, 61,6 % татар. Кроме этого русским языком, вне всякого сомнения, владели и те 11 % грамотных поляков, 18,6 % немцев, 4,2 % татар, имевших «образование выше начального».
Не менее характерно, что удельный вес русского населения в городах (18 %) более чем в 4 раза выше, чем в среднем в Беларуси. Именно в городах русские составляли 54,6 % чиновников, 35,3 % юристов, 59,5 % православного духовенства, 32 % занятых в сфере науки, литературы и искусства и 31 % занятых в сфере здравоохранения.
УКРАИНА И УКРАИНЦЫ
В экономическом отношении уровень развития Украины значительно превосходил белорусский. Вместе с тем интенсивность этого развития была неравномерна. С одной стороны, большая часть экономически развитых районов находилась на юге Украины (например, Юзовский район - 448 руб. в год на человека), а с другой стороны на севере, в Волынской губернии располагались наименее развитые районы европейской части империи (Камень-Каширский и Ковельский - соответственно 4 и 5 руб. в год на человека). Даже в развитых южных регионах существовали чисто аграрные зоны, в которых уровень торгово-промышленного оборота не превышал 14-15 руб. в год на человека. На севере же средний уровень развития Волынской и Черниговской губерний (соответственно 26,3 и 28,1 руб.) мало чем отличался от средних показателей по Беларуси. Сравнительно невысоким он был и в одной из наиболее активных в национально-культурном отношении Полтавской губернии (30,4 руб.) [228].
Согласно переписи 1897 г. в пределах Подольской, Волынской, Киевской, Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской и Херсонской губерний проживало 21 982 617 чел. Крупнейшими этническими группами были украинцы (16 420 794 чел. - 74,7 % населения), русские (2 356 951 - 10,7 %), поляки (377 714 - 1,7 %), немцы (359 419 - 1,6 %) и евреи (1 852 002 - 8,4 %) [158].
Украинцы были преимущественно православными (97,8 %). Доля католиков была незначительной - всего 2,0 % . Кроме этого 9569 признавших украинский язык родным были староверами, 2137 - лютеранами, 2589 - иудеями. Подавляющее большинство (92,8 %) украинцев относилось к сословию крестьян, 5,7 % - к мещанам, 0,5 % - к дворянам. Хотя удельный вес дворян среди украинцев был заметно ниже, чем у белорусов, их абсолютная численность была значительной (88 834 чел.).
Обращает на себя внимание численность и удельный вес (в своей сословной группе) украинцев среди сословия духовенства (51 724 чел. - 52,2 %) и купцов (4434 чел. - 7,4 %). Значительным было представительство украинцев в таких сферах деятельности, как администрация, суд и полиция (12 728 чел. - 40,8 % всей группы), православных священнослужителей (18 144 - 53,3 %), врачей (6481 - 31,3 %), в меньшей степени среди учителей (9459 - 22,5 %), юристов (442 - 17,0 %), занятых в сфере науки и искусства (467 - 11,5 %). В городах проживало 906 335 украинцев - 5,5 % всей группы.
Несмотря на достаточно высокий уровень представительства украинцев в административной и интеллектуальной сферах общий уровень грамотности (12,9 % всего населения) был наименьшим среди народов восточной части Центрально-Восточной Европы. Доля украинцев в городах составляла 32,2 %. Показательно при этом, что в городах Черниговской губернии она достигала 48,8 %, Харьковской - 54,1 %, Полтавской - 57,1 %.
Особый интерес представляет сама Полтавская губерния и г. Полтава, которые стали одним из центров украинского национального движения. Подчеркнем, что как губерния, так и сам город имели довольно средний для Украины уровень экономической активности (соответственно 30 и 64 руб. на человека в год). Полтава была относительно небольшим городом с населением 53 тыс. чел., однако украинцы составляли 56 % его населения. В масштабах губернии украинцы составляли 71,5 % чиновников," 46,1 % юристов, 83 % православных священников, 49,5 % учителей, 61,4 % врачей, 46 % лиц с «образованием выше начального».
Если на каждые 10 000 украинцев в среднем приходилось 27 чел. с «образованием выше начального», то в Полтавской губернии этот показатель доходил до 85. Образованных украинцев в одной Полтавской губернии (11 386 чел.) было больше, чем всех белорусов с «образованием выше начального». Они составляли 25,4 % вообще всех образованных украинцев.
В отличие от Беларуси в Украине русские составляли вторую по численности этническую группу населения. Их доля в структуре населения варьировала в зависимости от региона. Наименьшей она была в Полтавской губернии (2,6 %), наивысшей в Черниговской (21,5 %) и Херсонской (21,0 %). Социально-сословная структура русских также отличалась своеобразием: 64,0 % составляли крестьяне, 19,5 % - мещане. В то же время представительство русских и среди привилегированных сословий было чрезвычайно значительным. Русские составляли 49,5 % дворян, 46 % духовенства и 27,6 % купечества. Русские доминировали в административной сфере (52,2 % занятых), составляли 50 % частнопрактикующих юристов, 31 % учителей, 38,9 % врачей и 45,7 % занятых в сфере науки, искусства и литературы. Хотя общий уровень грамотности русских был ниже, чем в Беларуси (32,3 %), они составляли большую часть лиц с «образованием выше начального» (57,4 %).
В городах проживало 38,4 % всех русских и они составляли 32,4 % всех горожан. Особенно значителен был удельный вес русских в городах Харьковской (40,4 %), Екатеринославской (40,7 %) и Херсонской (44,9 %) губерний.
Евреи составляли лишь третью по численности этническую группу населения. Их доля в структуре населения была значительно ниже, чем в Беларуси. Наиболее многочисленны они были в Волынской (13,2 %), Подольской (13,2 %) и Херсонской (11,8 %) губерниях. В Полтавской и Черниговской удельный вес евреев был ниже среднего (3,9 % и 4,9 % соответственно), в Харьковской составлял всего 0,5 % населения. В городах евреи составляли лишь 28,3 % населения, т. е. примерно в два раза меньше, чем в Беларуси. Уровень грамотности украинских евреев был ниже, чем в Беларуси - 39,2 %. Среди лиц с «образованием выше начального» евреи составляли всего 7,5 %. Вместе с тем евреи были достаточно хорошо представлены в сфере интеллектуальной деятельности, составляя 16 % юристов, 33,1 % учителей, 16,1 % врачей и 21,4 % занятых в сфере науки, искусства и литературы. Однако эти показатели значительно ниже аналогичных в Беларуси. Ниже было представительство евреев среди купечества - 58,3 %. Хотя в Украине, так же как и в Беларуси, евреи сохраняли свою этноконфессиональную замкнутость, степень ее была ниже. В Украине 1,2 % иудеев назвали родным не еврейские языки
(в Беларуси - 0,5 %), в том числе 87,9 % из них - русский (21 070 чел.) и 8,9 % (2586 чел.) - украинский.
Удельный вес поляков в Украине был несколько ниже, чем в Беларуси. Более 85 % всех поляков проживало в Волынской, Подольской и Киевской губерниях, где они составляли соответственно 6,1 %, 2,3 % и 1,8 % населения. На востоке Украины доля польского населения была ничтожна: в Полтавской и Черниговской губерниях по 0,14 %, в Харьковской - 0,24 % . Вместе с тем поляки составляли значительную долю дворянства (19,6 %). В целом, структура польской этнической группы была более сбалансированной, чем в Беларуси. Крестьяне составляли 46,5 % поляков, мещане - 26,6 %, дворяне - 16,6 % . Уровень грамотности украинских поляков (40,0 %) был ниже, чем в Беларуси, при этом только 18,6 % из них умели читать и писать по-польски, остальные по-русски. Однако среди лиц с «образованием выше начального» поляки составляли в среднем 9,9 %, в Волынской губернии - 21,7 %, в Подольской - 22,0 %. Доля поляков среди чиновников доходила до 4,9 %, юристов - 11,3 %, учителей - 4,0 %, врачей - 10,1 % , занятых литературой, искусством и наукой - 8,6 %. В городах жило лишь 23,3 % всех поляков, а их доля среди горожан была незначительной - 3,1 %. Наивысшим удельный вес поляков среди городского населения был в Подольской (4,9 %), Волынской (7,6 %) и Киевской (4,6 %) губерниях, однако в любом случае он был значительно ниже, чем в городах Беларуси.
Таким образом, в целом этносоциальная структура населения Украины существенно отличалась от Беларуси. Она в значительно большей степени благоприятствовала развитию национального движения и национальной консолидации. Важнейшим препятствием на пути развития этих процессов стал низкий уровень грамотности украинцев и, следовательно, восприимчивости к национальной идеологии. Кроме этого украинское национальное движение стало объектом беспрецедентного давления со стороны российской администрации. С 1859 г. по 1895 г. было издано, по меньшей мере, семь различных указов и постановлений, в той или иной степени ограничивающих возможность публикации литературы на украинском языке, в том числе и печально знаменитые Валуевский указ 1863 г. и указ 1876 г., призванные в первую очередь не допустить распространения национальной идеологии на массовом уровне.
В связи с этим центром украинского национального движения стала Восточная Галиция. Он опирался здесь на развитую инфраструктуру. Характерно, что, наряду с традиционными культурно-просветительскими организациями, тут действовали сберегательное общество "Дністер", спортивно-пожарные общества "Сокіл" и "Ciч" (прообраз национальных силовых структур), что свидетельствовало о высоком уровне зрелости национального движения. Необходимо подчеркнуть, что даже, несмотря на целенаправленное ограничение возможностей развития украинского движения в надднепровской Украине, интенсивность его развития значительно превосходила уровень движения белорусского. Так, например, только в период временного ослабления цензурных ограничений в 1874-1876 гг. была напечатана 81 тыс. экземпляров книг на украинском языке [38, с. 203].
ЛИТВА И ЛИТОВЦЫ
В отличие от Украины уровень экономического развития Литвы в меньшей степени отличался от Беларуси (соответственно 39 и 25,8 руб. в год на человека). Необходимо учитывать, что на Виленский район приходилось 45 % всего торгово-промышленного оборота Литвы. Однако средний уровень развития сельских районов Литвы (23,9 руб.) все равно превосходил (более чем на 50 %) аналогичные показатели в Беларуси (15,5 руб.). Наиболее интенсивно рыночные отношения развивались на Западе Литвы - в Жемайтии. Особо выделялся Шавельский (Шауляй) район с показателем 65 руб. на человека в год, Паневежский - 30 руб., Янишский - 35 руб. и т. д. В то же время на периферии собственно литовской этнической территории располагались одни из самых бедных районов европейской части империи: Сейненский, Уценский (по 7 руб.), Олитский (8 руб.). На Виленщине (без Вильны) показатель экономической активности составлял лишь 12,2 руб. в год на человека, в Сувалкской губернии даже, несмотря на раннюю отмену крепостного права он равнялся 17,3 руб., а в Ковенской губернии (включавшей в себя ряд отсталых районов) - 21,4 руб. (без учета Ковно) [228].
Население Литвы к 1897 г. составляло 2 694 296 чел. Удельный вес литовцев - 58,2 % всего населения, значительно уступал аналогичным показателям других народов восточной части Центрально-Восточной Европы. При этом в "литовских" уездах Сувалкской губернии он достигал 72,1 %, в Ковенской губернии - 66,0 %, на Виленщине - всего 34,1 % (хотя и здесь литовцы были наиболее многочисленной этнической группой). Среди других групп особо выделялись своим удельным весом евреи (13,3 %), поляки (10,3 %), белорусы (9,1 %), русские (5,2 %), немцы (1,8%) [158].
Подавляющее большинство литовцев (98,4 %) составляли католики, среди прочих конфессий - лютеране (0,8 % всех литовцев - 13 855 чел.), 796 православных, 234 иудея, 23 мусульманина и 8 староверов. Несмотря на сравнительно высокий удельный вес дворян (2,5 % - 40 188 чел.) литовцы в большинстве своем были крестьянами (93,3%), мещане составляли 3,9 % всех литовцев.
Уровень грамотности (36,8 %) значительно превосходил показатели украинцев и белорусов.
Характерная особенность: лишь 16,4 % грамотных литовцев указали в качестве языка грамотности русский. Это наименьший показатель среди всех этнических групп восточной части Центрально-Восточной Европы, включая поляков, немцев и евреев. Наивысшим был уровень грамотности литовцев в Ковенской губернии - 41,1 % (из них по-русски 15,0 %), в Сувалках он составлял 33,0 % (по-русски - 16,7 %), на Виленщине - 23,7 % (по-русски - 25,8 %). Вместе с тем среди группы с «образованием выше начального» литовцы составляли только 9,8 %.
Позиции литовцев были слабы практически среди всех групп, занятых интеллектуальной деятельностью: они составляли только 18,7 % чиновников, 7,7 % юристов, 15,5 % учителей, 16,3 % врачей и 5,5 % занятых в сфере науки, литературы и искусства. Единственное исключение - большинство «священнослужителей не православного вероисповедания» (55,0 %) были литовцами. Литовцы были наименее затронуты процессом урбанизации, только 26 645 чел. из них (1,69 % всех литовцев) жили в городах.
Также как и в Беларуси, в Литве евреи были второй по численности этнической группой. На Виленщине они составляли 14,7 % населения, в Ковенской губернии - 13,7 %, в Сувалках - 9,6 %. Также как и в Беларуси в Литве составляли крупнейшую группу городского населения (43,6 %), хотя ее удельный вес был ниже чем в Беларуси. Подобным был и общий уровень грамотности - 41,6 %. Половина грамотных евреев (50,8 %) указала языком грамотности русский. Среди группы лиц с «образованием выше начального» евреев было всего 7,0 %. Евреи составляли 83,1 % всех представителей купеческого сословия.
В отличие от Беларуси в Литве позиции польского населения были более прочными. На Виленщине поляки составляли 14,3 % населения, в Ковенской губернии - 9,0 %, в Сувалках - 8,0 %. Поляки составляли 24,0 % горожан и 58,0 % дворян. При этом 31,7 % всех поляков были дворянами, 33,5 % - крестьяне. Доля поляков среди лиц с «образованием выше начального» была заметно выше, чем в Беларуси (32,8 %). Более 47,0 % поляков были грамотными, при этом 42,4 % из них указали в качестве языка грамотности русский. Позиции поляков были достаточно сильны среди администрации (24,3 %), юристов (39,5 %), лиц, занятых литературой, искусством и наукой (31,7 %), врачей (24,4 %).
Удельный вес русских в Литве был выше, чем в Беларуси. На Виленщине он составлял 7,6 %, в Ковенской губернии - 4,7 %, в Сувалках - 3,6 %. Значительная часть русских (34,7 %) были староверами (в Ковенской губернии - 44,3 %). В городах удельный вес русских доходил до 18 %, в том числе на Виленщине до 20 %. Хотя уровень грамотности русских (42,7 %) был не самым высоким, среди группы с «образованием выше начального» русские занимали доминирующее положение (40,7 %). Русские были самой многочисленной группой среди администрации (46,7 %), их было достаточно много среди юристов (23,5 %), учителей (20,3 %), деятелей искусства, литературы и науки (19,6 %), врачей (20,0 %).
Таким образом, положение литовцев в системе этносоциальных отношений было сложнее, чем у белорусов, и самым сложным среди народов восточной части Центрально-Восточной Европы. Однако несмотря на это литовское национальное движение развивалось достаточно динамично, по крайней мере быстрее, чем у украинцев и белорусов.
Одним из наиболее заметных его проявлений стало издание журнала Aušra в 1883-1886 гг. По подсчетам М. Гроха в этот период в национальном движении участвовало свыше 250 чел. Большую часть из них составляли студенты (42,5 %), учителя и преподаватели гимназий (8,5 %), священники (12,5 %), крестьяне (9 %) [358, с. 89]. В начале 1890-х гг. численность участников национального движения практически не изменилась, но профессиональный состав претерпел значительные изменения: наиболее многочисленными были представители свободных профессий (25,0 %), в том числе большое количество врачей, священники (23,5 %), торговцы и ремесленники (10,5 %), учителя (10,5 %). В этот период более четко обозначилось участие чиновников (7,5 %), в то же время значение дворян статистически было незначительным (4,5 %) [358, с. 89].
М. Грох картографировал места рождения активистов национального движения, при этом около половины родилось в Сувалках, где проживало лишь 15,0 % всех литовцев. В то же время на Виленщи-не - 1,5 % [358, с. 93]. В данном случае решающее значение имел не уровень экономического развития, который, как уже отмечалось, в Сувалках был сравнительно низким, а более ранняя отмена крепостного права, а также специфика политического режима (отсутствие ограничительных законов по отношению к католикам, вследствие административной принадлежности к "При-вислинским губерниям"), равно как и более либеральная (по сравнению с Ковенщиной и Виленщиной) национальная политика российской администрации.
О размахе литовского движения часто судят по интенсивности книгоиздательской деятельности в Восточной Пруссии, точнее, по количеству конфискованных экземпляров этих изданий российской полицией. Действительно эти цифры не могут не впечатлять: с 1891 по 1899 г. было задержано свыше 117 тыс. экземпляров [375, с. 247]. В. Родкевич приводит в своей монографии данные, собранные литовским исследователем В. Меркисом: с 1865 по 1894 г. в восточной Пруссии было опубликовано 402 издания на литовском языке специально для переправки на российскую территорию [381, с. 176]. Не менее красноречивы сведения о количестве распространителей нелегальной литературы: с 1890 по 1897 г. Виленский суд осудил более 200 чел. по обвинению в контрабанде, продаже и хранении литовской литературы [381, с. 176].
Естественно, необходимо учитывать, что далеко не вся эта литература была собственно национальной по содержанию. Значительную часть ее составляли религиозные книги. Более того, католическое духовенство негативно относилось к изданию журнала Aušra, а отдельные священники даже подвергали экземпляры журнала сожжению [398, с. 324].
Его редактор Йонас Басанавичюс отмечал нежелание контрабандистов, перевозящих литовские книги через прусско-российскую границу, иметь дело с журналом Aušra и подобными изданиями [398, с. 324]. К этому необходимо добавить, что, по мнению А. Валентеюса, "несмотря на лингвистические различия большинство литовского населения не сопротивлялось процессу ассимиляции" [398, с. 322]. Литовские крестьяне в общественной жизни предпочитали говорить по-польски или по-немецки и стыдились литовского языка.
Они далеко не сразу воспринимали перевод богослужения на литовский язык, воспринимая его как десакрализацию самого культа. К этому необходимо добавить беспрецедентные меры со стороны российской администрации, ограничивающие издание литературы на литовском языке и даже домашнее обучение на нем. В этой связи литовское национальное возрождение представляется явлением уникальным.
Наиболее трудно объяснима буквально феноменальная по своей энергичности активность литовской интеллигенции, малочисленной и распыленной. А. Валентеюс со ссылкой на Р. Вебру отмечает, что более 60% врачей и занятых в сфере науки, литературы и искусства литовцев по происхождению жили за пределами Литвы [298, с. 329]. Наличие такого фактора как Восточная Пруссия в качестве литовского "Пьемонта" действительно имело огромное значение. Однако литовские книги и журналы печатались и в других местах, например в Америке, где вышла "История Литвы" С. Даукантаса, а также в Казани и Кракове [375, с. 248].
Кроме того, в Восточной Пруссии литовцы подвергались куда более масштабной ассимиляции, чем в Российской империи: за период с начала 1840-х до 1900-х гг. их численность в результате германизации сократилась с 253 тыс. до 106 тыс. чел. [58, с. 183].
ЛАТВИЯ И ЛАТЫШИ
Латвия по уровню экономического развития была самой развитой территорией восточной части Центрально-Восточной Европы. И дело даже не в значении Риги, чей торгово-промышленный оборот превышал по объему белорусский. Высоким был уровень развития сельских регионов. Так, в "латышской" части Лифляндской губернии он составлял в среднем 34,1 руб. в год на человека, в Курляндской - 61,4, в Латгалии ("инфлянтских" уездах) - 26 [228].
Население Латвии к 1897 г. составило 1 929 387 чел. Латыши были крупнейшей группой населения (68,3 %), вслед за ними шли русские (8,0 %), немцы (7,4 %), евреи (6,0 %), белорусы (4,1 %) и поляки (3,1 %). Характерная особенность - относительно высокий уровень урбанизации. В целом в городах жило 28,1 % населения, в том числе в Лифляндии 40,7 %, Курляндии - 23,1 %, «инфлянтах» - 17,0 % [158].
Латыши отличались самым сложным конфессиональным составом из всех народов восточной части Центрально-Восточной Европы. Большую часть их составляли лютеране (76,9 %),
18.7 % - католики, 4,2 % - православные. Соотношение конфессиональных групп зависело от региона. Так, в Латгалии католики составляли 84,6 % латышей (лютеране - 12,6 %), а в Лифляндии доля православных доходила до 8,0 % . Почти 16,0 % всех латышей жили в городах и составляли там 38,3 % населения, в том числе в Курляндии - 42,2 % всех горожан, Лифляндии -46,2 % , в Латгалии - 14,4 %. Характерная черта латышей - исключительно высокий уровень грамотности - 74,0 %, который, впрочем, существенно различался по регионам: в Лифляндии - 79.7 %, Курляндии - 75,7 %, «инфлянтах» - 44,3 % . При этом 42,2 % грамотных латышей указали языком грамотности русский (в Курляндии - 42,4 %, в Лифляндии - 46,9 %). Латыши имели чрезвычайно большое количество лиц с «образованием выше начального» - 6148, или 46,6 на 10 тыс. Однако если в Лифляндии этот показатель составил 64,1, Курляндии - 48,1, то в Латгалии только 5.
Латыши располагали также значительным количеством лиц, занятых в интеллектуальной сфере - всего 4943 чел., в том числе 1942 учителя и 895 врачей. При этом, например, в Курляндской губернии латыши составляли 45,1 % чиновников, 36,0 % юристов, 38,7 % учителей, 51,0 % деятелей литературы, искусства и науки, 30,6 % врачей.
Русские занимали заметное место в системе этносоциальных отношений в Латвии, однако их значение не сопоставимо с аналогичным в Украине, Беларуси и Литве. Так, в Курляндской губернии русские составляли лишь 17,3 % чиновников, 9,9 % учителей, 6,0 % врачей, 8,0 % купцов.
В то же время немцы контролировали ведущие позиции в экономике, об этом свидетельствует то, что, например, в Курляндской губернии они составляли 70,6 % представителей купеческого сословия. На долю немцев приходилось 19,3 % чиновников, 37,2 % учителей, 50,1 % врачей и 48,1 % юристов.
В то же время еврейское население было не только относительно малочисленным, но и слабо представленным среди ключевых социальных позиций. Евреи (в Курляндской губернии) составляли 15,0 % купцов, 3,7 % юристов, 5,7 % учителей и 0,3 % врачей.
Таким образом, высокий уровень модернизации, грамотности в сочетании с особенностями этносоциальной структуры объективно благоприятствовали развитию латышского национального движения. Они оказались более значимыми, чем внутренние региональные и конфессиональные различия, хотя последние и наложили существенный отпечаток на характер формирования латышской нации.
Как следствие - латышское национальное движение развивалось динамично и сравнительно быстро приобретало массовые формы. В 1868 г. было создано Рижское латышское общество, в 1873 г. проведен первый песенный фестиваль. Отсутствие литературной традиции, "историчности" не стали помехой в развитии национального движения. Относительная бедность фольклора на героико-исторические сюжеты (сравнимыми с эстонским "Калевипоегом") компенсировалась целенаправленным мифотворчеством: так, в 1888 г. поэты А. Пумпурс и Й. Лантенбокс опубликовали стилизованную под народное творчество поэму о Лачплесисе - герое борьбы с нашествием крестоносцев [378, с. 244]. В 1892 г. был открыт латышский этнографический музей. Быстро развивалось издательское дело: если в 1884 г. было опубликовано 181 издание на латышском языке общим тиражом 168 тыс. экземпляров, то в 1904 г. - 822 с тиражом 5 млн экземпляров [378, с. 252].
Пример латышского движения свидетельствует, что высокий уровень модернизации позволяет сложиться нации без каких-либо "исторических" предпосылок в виде памяти об утраченной государственности или использования какого-либо "Пьемонта".
Основой национальной культуры и идентичности может быть исключительно язык и культура крестьянства, в том случае, когда существует баланс между "генераторами" национальной идеи и готовой ее воспринять аудиторией.
ЭСТОНИЯ И ЭСТОНЦЫ
Хотя Эстония и уступала Латвии по уровню экономического развития, ее средние показатели были достаточно высокими. Крупных городов в Эстонии не было, поэтому уровень развития был более равномерным. В Латвии на долю Риги приходилось 67,5 % всего торгово-промышленного оборота, в Эстонии на Таллин - только 47,6 %. Средний показатель сельских районов "эстонской" Лифляндии составлял 61,4 руб. в год на человека, в Эстляндской губернии - 38,8 руб. [228].
Население Эстонии к 1897 г. составило 958 351 чел., из них эстонцы составляли 90,5 % (это наивысший показатель среди народов восточной части Центрально-Восточной Европы), русские - 3,9 %, немцы - 3,8 %, евреи - 0,3 % населения. Характерно, что и среди городского населения (15,5 % населения) эстонцы составляли большинство (67,4 %), немцы - 16,2 %, русские - 10,8 %, евреи - 2,3 % [158].
Значительную часть эстонцев (сопоставимую с католиками среди белорусов) составляли православные (12,2 %), остальные - лютеране. Отличительная черта эстонцев - наивысший уровень грамотности среди всех народов Российской империи (80,0 %), при этом 23,7 % грамотных указало языком грамотности русский.
Среди эстонцев было 3442 чел. с «образованием выше начального», 1173 чиновника и 2418 занятых в интеллектуальной сфере (в том числе 1740 учителей и 435 врачей). В Эстляндской губернии эстонцы составляли 52,4 % чиновников, 37,9 % юристов, 33,0 % лютеранских священников, 46,6 % учителей, 19,5 % занятых в сфере науки, литературы и искусства и 34,5 % врачей.. Вместе с тем среди купечества эстонцы составляли только 15,1 %.
В то же время немцы, даже утратив монопольный контроль над земельной собственностью (к XIX в. крестьянам принадлежало 83 % земли в Лифляндской и 50 % в Эстляндской губернии) сохраняли доминирующие позиции в промышленности и торговле [380, с. 288]. Немцы (в Эстляндской губернии) составляли 62,7 % купцов, 61,8 % дворян, 50 % юристов, 63,9 % священников, 33,8 % учителей, 52,7 % занятых в сфере науки, литературы и искусства.
Позиции русских представляли определенное значение в сфере управления (33 %) и экономической сфере (17 % купцов). Значение евреев в системе этносоциальных отношений было минимальным и наименьшим среди всех регионов восточной части Центрально-Восточной Европы: в Эстляндской губернии евреи составляли лишь 2,7 % сословия купечества.
Таким образом, положение эстонцев в этносоциальной структуре населения своего региона было, пожалуй, самым выгодным, что в сочетании с высоким уровнем экономического развития и грамотности создавало благоприятные условия для формирования национальной общности.
Вследствие этого эстонское национальное движение развивалось едва ли не интенсивнее, чем все остальные в регионе. Оно быстро приобрело массовые формы, одной из которых стала традиция проведения массовых песенных фестивалей. В 1869, 1874,1880 гг. они собирали 10-15 тыс. участников, а в 1894 г. - 50 тыс. (sic!) [380, с. 331]. В 1871 г. был основан Комитет эстонской средней школы Tallinna Aleksandri gümnaasium, а годом позже Эстонское литературное общество. Эти явления были обусловлены качественными сдвигами в развитии эстонской интеллигенции.
Ее численность стала достаточной для объединения в социальную группу, снизилась ее зависимость от немецкой культуры. Количество членов литературного общества всего лишь за четыре года, с 1878 г. по 1882 г., увеличилось с 280 до 1118 чел., при этом 24,3 % из них были учителями, 19,6 % - крестьянами [358, с. 78]. В 1878 г. С. Якобсон основал издание первого массового национального журнала Sakala, численность его подписчиков к 1881 г. составила 4500 чел. [401, с. 138]. Характерно, что издание журнала финансово поддерживало свыше 350 чел., среди которых 30,7 % составляли учителя, 29,5 % - крестьяне [358, с. 79].
Т. Раун подчеркивает, что социальную базу эстонского национального движения составили крестьяне и школьные учителя. А его движущей силой стали дети учителей, получившие высшее образование, и поселившиеся в городах юристы, журналисты, врачи [380, с. 289, 291]. Потенциальная численность последней группы совсем незначительна: по переписи 1897 г. всего чуть более 560 чел. (том числе 57 юристов и 69 занятых в сфере науки, литературы и искусства). Однако ее было вполне достаточно не только для организации массового национального движения, но и реализации таких проектов, как издание Эстонской энциклопедии, первый том которой был опубликован в 1900 г.
Пример эстонцев еще раз свидетельствует о том, что важна не концентрация интеллигенции, ни ее «критическая масса» (у эстонцев лица с «образованием выше начального» составляли всего лишь 0,38 %), а прежде всего "модернизационная" готовность широкой аудитории к национальной мобилизации.
СЛОВАКИЯ И СЛОВАКИ
К сожалению, провести сравнительный анализ экономического развития Словакии и восточной части Центрально-Восточной Европы не представляется возможным. Однако ряд показателей свидетельствует о том, что уровень модернизации Словакии был достаточно высоким. К 1900 г. 21,6 % всего населения жило в городах, 12,9 % составляли рабочие [361, с. 21, 78].
Общая численность населения составляла 2782 тыс. чел. Этническая принадлежность, также как и в Российской империи определялась по «родному языку». Крупнейшими этническими группами были словаки (60,8 %), венгры (27,2 %), немцы (7,6 %), русины (3,0 %). Евреи, как правило, родным языком указывали немецкий или венгерский, удельный вес иудеев составлял 5,0 %. В Братиславе (всего 61,5 тыс. жителей) крупнейшую группу составляли немцы (50,4 %), за ними следовали венгры (30,5 %) и словаки (16,2 %). В Кошице в 1890 г. доля словаков доходила до 25,0 % , в Нитре - 43,1 % , в Тренчине - 60,0 % [361, с. 24].
Крупнейшая городская община словаков проживала в Будапеште - 24 тыс. чел. [361, с. 25]. Всего порядка'8,0 % словаков были горожанами [401, с. 78]. Словаки располагали достаточно многочисленной интеллигенцией (по сравнению с народами западной окраины Российской империи). М. Вальденберг отмечает, что ее было мало - всего лишь 1,2 % словаков, и это негативно сказалось на развитии национального движения [401, с. 78]. Но у эстонцев ее удельный вес был в 3 раза ниже, и этого оказалось вполне достаточно. В архивах МВД Венгрии зафиксировано 526 активистов словацкого национального движения, из которых 400 имели высшее образование, в том числе 36,0 % составляли священники, 22,0 % юристы, 14,0 % учителя, 6,0 % врачи, 14,0 % банковские служащие [361, с. 35]. Вместе с тем в структуре своих профессиональных групп словаки были представлены значительно меньше своей доли в общем составе населения Венгрии (9,4 %). Из 159 тыс. чиновников, юристов, врачей и учителей словаков было лишь 2,1 %. Показательно, что согласно переписи 1900 г. словаки составляли только 40 из 5000 врачей и 70 из 9000 юристов, из 526 судей не было ни одного словака [361, с. 36].
После 1868 г., когда было объявлено, что «все граждане Венгрии составляют единую, неделимую унитарную венгерскую нацию», словаки подверглись чрезвычайно энергичной мадьяризации, при этом лингвистические отличия от венгров (не меньшие, чем например литовцев от русских) не стали значительным препятствием, так как венгерские власти в условиях высокого уровня модернизации активно использовали в этих целях систему народного образования [335, с. 62]. С 1879 г. изучение венгерского языка стало обязательным в начальных школах. С конца 1860-х до 1900-х гг. численность школ со словацким языком обучения сократилась с 1800 до 528 [401, с. 78]. В 1875 г. были закрыты словацкие гимназии, ликвидировано культурно-просветительское общество Matica slovenská, а имущество его было конфисковано.
Наиболее одиозной формой ассимиляции стали так называемые "детские экспедиции", когда под предлогом благотворительности детей из малоимущих словацких семей передавали на воспитание в Венгрию [238, с. 265].
В результате на протяжении 1880-1900 гг. удельный вес словацкого населения в Словакии сократился с 63,0 % до 60,8 %, а венгерского вырос с 23,3 % до 27,2 %. Согласно переписи 1900 г. 14,9 % словаков владели венгерским языком. Мадьяризация затронула, прежде всего, интеллигенцию и городское население. В сельской местности словацкий язык сохранял свои позиции, неизменной оставалась и этнографическая граница с венграми [361, с. 27]. Хотя политика венгерских властей фактически затормозила развитие словацкого национального движения, она не смогла уничтожить его полностью. Характерной формой национальной активности стало создание национальных банков. Так, созданный в 1886 г. Р. Марковичем народный банк финансировал Словацкий национальный дом (культурный центр), поддерживал материально распространение словацких газет среди крестьянства. При этом банк Р. Марковича оказался жизнеспособным предприятием: за 20 лет его капитал увеличился более чем в 30 раз [381, с. 44]. Определенное оживление словацкого национального движения наступило в конце XIX в. В 1893 г. в г. Турчанский Мартин было создано Музейное словацкое общество, возродившее традиции Matica slovenská.
* * *
Проведенный сравнительный анализ экономических и социальных условий развития национальных движений и процессов формирования наций позволяет сделать ряд важных выводов.
Интенсивность артикулирования национальной идентичности и отстаивания национальных интересов и т. д. не зависят напрямую от уровня экономического развития, социальной модернизации общества, масштабов социальных ресурсов (интеллигенции), наличия исторически значимых мифов, степени вмешательства государственной политики, лингвистической близости к доминирующей в политическом и культурном отношении этнической группе.
В каждом конкретном случае решающую роль сыграл один отдельный или сочетание нескольких факторов. Вместе с тем, в чем нельзя не согласиться с М. Грохом, развитие национального движения едва ли возможно при отсутствии некоторого минимума модернизированности, в том числе минимума интенсивности развития рыночных отношений.
В этом контексте значительная часть территории Беларуси так этого минимума и не достигла. Необходимым условием формирования национальной общности является наличие баланса между теми, кто способен генерировать социально ожидаемые национальные мифы, и критической массой тех, кто их может воспринять и кого они могут мобилизовать на целенаправленную политическую активность. Ключевое значение в данном случае имеет фактор массовой грамотности и, в том числе, грамотности женской.
Публікації
0 comments:
Дописати коментар